Китайцы предложили узнику свободу в обмен на рецепт черного порошка и знаменитых пилюль. Сначала он отказался. Последовали долгие переговоры, в которых принимали участие эмиссары Далай-ламы, и наконец в 1980 году пекинские власти позволили Тенцингу Коедраку выехать из Китая в изгнание. Тенцинг Коедрак снова стал личным врачом «Его Святейшества» и осматривал его дважды в неделю. Еще он взял в свои руки управление Медицинско-астрологическим институтом, наладил производство трех видов «драгоценных пилюль» и обучил своему искусству сотню тибетских монахов.

Этот человек и был теперь перед нами. Он расспросил Леопольда о симптомах его болезни, заглянул ему в глаза и рот, взял его запястья и, опустив веки, сосредоточился на пульсе. Консультация длилась недолго. По словам доктора Коедрака, случай Леопольда был простым: у него действительно были проблемы с печенью, но пилюли должны были его вылечить. Он принялся выписывать рецепт, с которым нам следовало пойти в аптеку, но уходить не хотелось, надо было еще расспросить о стольких вещах!

Первым начал я. Как же ему удалось выжить на каторге?

— Поддерживая жар в своем желудке, — ответил он. — Так мне удавалось усваивать негодную пищу, которая убивала остальных.

Это был прием, которому его, еще ребенка, обучил лама, но это — «секрет, который передается только от учителя к ученику».

Мы спросили, какие еще болезни он может лечить. Он не стал ничем похваляться. Сказал, что многие с Запада, особенно американцы, приезжали в поисках лекарства от СПИДа, но этого у него не было. Единственное, что он мог сделать, — это улучшить их самочувствие.

В то время рак меня не интересовал, это была болезнь, которая могла поразить кого угодно, но не меня. Но я попросил его рекомендаций от депрессии, и для случившегося потом я не могу найти объяснения. Коедрак ответил, что депрессия — прежде всего западная болезнь. «А причина, — добавил он, — в том, что вы, люди Запада, слишком привязаны к вещам. Вы ими одержимы. К примеру, теряет человек ручку и с тех пор только и делает, что о ней думает, хоть ей грош цена, а писать можно и карандашом. Вы на Западе слишком заботитесь о материальном».

Я слушал его и автоматически делал заметки своей старой черной ручкой «Монблан». Мы еще поговорили о его жизни в тюрьме, о драгоценных пилюлях, о мантрах, магических заговорах, которые следует произносить во время их приготовления, а я делал заметки своим «Монбланом». Потом мы поблагодарили, попрощались, зашли в аптеку за пилюлями, вернулись к себе и оказалось, что ручки нет!

Я тут же попросил переводчицу снова сходить к врачу, позвонить в институт. Напрасно, ручка исчезла. Тут я призадумался, не столько потому, что я был к ней привязан, сколько потому, что у меня возникли кое-какие подозрения. А что, если старый доктор, чувствуя, что за моими расспросами таился некий скептицизм, решил продемонстрировать мне свои способности и преподать мне урок? Возможно ли это?

В этот же вечер Леопольд начал принимать его пилюли. Они были похожи на овечий помет, и, тем не менее, все мы были убеждены, что в этих шариках было нечто особенное. И были правы. Они были «заряжены» историей, которая привела нас сюда, мантрами, которыми сопровождалось их приготовление, процедурой приема: их следовало сперва раскрошить, затем глотать, запивая маленькими глотками теплой воды. Они были заряжены всем тем могуществом, которое приписывало им сознание пациента.

Сознание, всегда это сознание! Вот где магия. И тот самый «жар в желудке», о котором говорил Коедрак, происходил оттуда же. Упражнение, называемое «туммо», мистический огонь, было частью старой йоговской практики, которую тибетцы приспособили к своим климатическим условиям. Чтобы монахи могли жить в сильном холоде, их учили согреваться, мысленно концентрируясь на воображаемом огне в желудке. Причем этот жар усилием воли и ритмом дыхания разгонялся по всему телу. Во время обучения ученику приходилось сидеть голым на земле, прикрывшись «репа» — куском мокрой хлопчатобумажной ткани. Под воздействием тепла ткань должна была вскоре высохнуть. Великий святой, поэт и отшельник Миларепа, «Человек, одетый в хлопок», получил свое имя именно потому, что ему удалось во время этого испытания высушить, одно за другим, три совершенно мокрых покрывала.

Вечером за ужином мы услышали рассказ, как в 1981 году Далай-лама позволил некоторым своим монахам проделать «туммо» в присутствии группы ученых и врачей из Гарварда, которые искали научное доказательство власти разума над телом. За несколько минут всем монахам удалось повысить свою температуру на несколько градусов.

В конце концов мы вновь вспомнили о ручке, и я спросил брата Далай-ламы, возможно ли, что она могла исчезнуть усилием мысли старого врача. Он не сказал ни «да» ни «нет», но его явно развеселил тот факт, что скептик-журналист этого не исключает. Возможно, вместо ответа он рассказал мне историю своего рождения.

У его матери уже было четырнадцать детей, Далай-лама был четвертым сыном, когда она снова забеременела. Однако новорожденный умер, и горе матери было безграничным. Пришел лама и сказал: «Не отчаивайся. Этот сын родится вновь». И прежде чем тело мальчика унесли на погребальную церемонию, лама нанес знак на его ягодице. И когда родился следующий ребенок, у него на ягодице был тот же знак. Это и был он, последний из братьев.

Леопольд регулярно принимал свои овечьи катышки и через несколько недель был здоров. Пилюли ему помогли или все прошло само собой, кто знает? Как бы то ни было, у меня от встречи со старым врачом остались самые добрые воспоминания, и вот теперь я снова еду к нему — на сей раз узнать, нет ли какого-нибудь средства для меня.

На рассвете поезд прибыл на станцию. До Дхарамсалы оставалось четыре часа езды на машине. Я взял такси в складчину с английской девушкой и еще с двумя молодыми людьми. Они ехали туда впервые, но знали, что в эти дни Далай-лама проводит ряд специальных показательных «наставлений». Я об этом не знал и никуда заранее не записывался. Вдобавок все пошло вкривь и вкось, как мне тогда показалось. Я узнал, что доктор Коедрак болеет и не сможет принять нас в ближайшие дни, что пансион, как и прочие гостиницы, был переполнен иностранцами, съехавшимися послушать «наставления».

Я уже был готов снова уехать, но тут, благодаря цепочке совпадений, встретил принца Рупендру, молодого отпрыска очень древнего местного рода, и он предложил мне стать первым гостем в старом бунгало Хари Коти.

Рупендра поселил меня в «Королевском номере», бывшей комнате своей бабушки, а за сотню лет до меня там переночевал Вивекананда, знаменитый мистик, ученик Рамакришны. Пансион Хари Коти со старыми фотографиями предков на стенах, со слугами в ливреях и развевавшимся штандартом раджей — все это была другая, непривычная мне Дхарамсала. Однако принц сделал все возможное, чтобы я чувствовал себя как дома, и однажды вечером, зная, что я интересуюсь тибетской медициной, устроил ужин, на который пригласил и гостью из Голландии, врача по специальности.

Она тоже приехала в Дхарамсалу в погоне за мифом. Ей хотелось помочь тибетцам и разузнать что-нибудь об их взгляде на болезни и способы их лечения. Больше года она проработала в местной тибетской больнице и, раздосадованная, собралась уезжать. «Тибетцев, — говорила она, — уже испортил усиленный интерес со стороны иностранцев».