– Вот ведь и мирское, почитай, но яко же душевно, и сразу же: – А еще таковское?

Я оглянулся на разочарованно вздохнувшую Ксению, которой – оно и понятно – очень хотелось о любви, почесал в затылке и... ухитрился исполнить оба заказа одновременно, спев про золотой город. Только – каюсь перед Гребенщиковым – самое начало песни я чуточку изменил.

Так, всего один предлог, но ее содержание резко изменилось: «Над небом голубым...»[55].

И вновь слезы показались не только на глазах у священника, но и у нескольких ратников, а Ксения и вовсе разревелась, так что я растерялся, и концерт на этом окончился.

Правда, невзирая на неимоверно тяжелый день, который давал о себе знать, неугомонный Самоха все равно затребовал назавтра новый рубеж, и я ляпнул:

– Волга.

– Это ж чуть ли не сотня верст, княже! – ахнул Травень. – А нам ить еще и струг на волоке тащить.

Самоха угрюмо засопел, прикидывая. На сей раз он был уже не столь уверен.

– Одно худо – с волоками мы... – Он сокрушенно почесал в затылке.

– Струг тащить не вам, – уточнил я. – А что до сотни верст, тут согласен, и правда далековато.

– Ну-у, – облегченно протянул Самоха, не согласившись со мной. – Ежели струг тащить не занадобится, к тому ж вниз по течению, беспременно дотянем...

Чуть ли не полдня я прикидывал, какие еще песни звучат не слишком современно и подойдут к исполнению, поскольку чуял – эти дотянут.

Хорошо, что бабуля, которую частенько оставляли со мной – или меня с нею, как правильнее? – вместо колыбельных напевала из более привычной ей советской эстрады, а память у меня была хорошая.

К тому же исполняла она их не только в качестве убаюкивающего средства, поскольку вообще любила петь, так что весь ее репертуар, невзирая на обширность, я прослушал не по одному разу, а когда ей надоедало петь самой, то она включала старенький проигрыватель и постоянно меняла пластинки.

Понятно, что про стройотряды и БАМ не лезло ни в какие ворота, равно как и «Гренада». Да и «Трус не играет в хоккей» тоже слишком специфичен, зато шуточные «Зима», «Хромой король» и большая куча о любви звучали совершенно нейтрально и вполне годились для исполнения.

Впрочем, хороших песен, если не брать в расчет откровенную пошлятину современной мне попсы, хватало и без эстрады моей бабули, если припомнить кое-что из творчества малоизвестных широкой публике бардов...

Я оказался прав – дотянули. Пришлось петь.

И вот что удивительно – мои черти были вымотаны до предела, но никогда не забуду, как горели их глаза, когда я пел:

И на краю, спиной упершись в небо,

Плечом к плечу в свой бой последний встали,

И друг за другом уходили в небыль,

Неся кровавый росчерк острой стали...[56]

Такое ощущение, что они хоть сейчас готовы встать и идти вслед за неизвестным героем в последний и решительный, с двумя мечами в руках...

Кстати, национальность автора они сразу определили правильно и влет, хотя были в тексте непонятные слова, которые я не менял, предпочтя вместо этого заранее пояснить их смысл.

– Хошь и местрели у него, а не нашенские гусляры, а заместо былин баллады – все одно с Руси он родом али родичи имелись, – уверенно заявил Одинец и расплылся в улыбке, узнав, что так оно и есть, а автора звать Вадимом.

Вообще-то она понравилась всем, но ему в особенности, так что главным образом по его инициативе я в конце исполнил «Балладу о двух мечах» еще раз.

Четвертый день был привольным – я не стал назначать рубежей, заявив, что теперь, когда мы вышли на Волгу, можно и немного расслабиться, будучи убежденным, что на реке нас ни за что не взять.

Не то чтобы я был уверен в несокрушимости своих воинов. Сила силу ломит, и против нескольких сотен или тысячи все равно не выстоять, но для этого нас вначале надо... догнать, а вот тут у преследователей возникли бы немалые проблемы.

Я бы даже сказал – неразрешимые.

А вот про берег не подумал.

Хотя даже если бы и подумал – проку с того...

Начало всем будущим неприятностям положили не учтенные мною в том пасьянсе, который я разложил, качества Дмитрия.

Все-таки я был о нем куда лучшего мнения, но, как выяснилось, напрасно.

Нет, я уже знал по Путивлю, что, когда парня разжигает, как сказал бы отец Антоний, греховный огнь в чреслах, наш государь становится неудержим и напорист, словно петух в курятнике.

Плюс к тому его нетерпение неимоверно усилилось после отъезда Годунова. Уж очень благоприятно все складывалось – нарочно не придумаешь.

Получалось, что брат теперь далеко, мать в расчет брать тоже не имеет смысла, а о Квентине он вообще, скорее всего, даже не задумывался, так что можно было смело идти на приступ сердца Ксении.

Но для начала следовало поразить ее... своей щедростью.

Это ж надо додуматься, чтобы решить купить любовь царевны?! Чай, она не девка возле храма Василия Блаженного с кольцом во рту.

Нет, прав был Филатов, тысячу раз прав, когда писал:

Не подчиняясь нравственным законам,

Ничто всегда останется ничем!..

Мир движется вперед от фазы к фазе...

В один прыжок пройти свой путь нельзя...

А если кто из грязи сразу в князи, —

Плохие получаются князья!..[57]

От себя же добавлю, что уж цари-то и вовсе никудышные.

Холоп – он и есть холоп.

Даже Басманов, надо отдать ему должное, с которым государь поделился своей задумкой, сразу усомнился насчет мудрости этой идеи с украшением, хотя вслух ничего не сказал и перечить не стал, дорожа своими добрыми доверительными отношениями с ним и стараясь во всем ему потакать.

Одним словом, Дмитрий не пожелал явиться к царевне в келью Вознесенского монастыря с пустыми руками, да и предлог был необходим достойный, а потому он решил сделать ей подарок, для чего заглянул в свою казну.

Драгоценных камней, которые он там отобрал, вполне хватило бы для украшения не одного, а двух или трех кокошников, но ему хотелось придумать нечто необычное, вычурное, чтоб поразить и ослепить, наивно рассчитывая такой небывалой щедростью вмиг решить дело в свою пользу.