После развода ее преследовали неудачи, и Камила стала подозревать, что ошибается, – видно, ей нужны вовсе не мужчины. Жаль, что всего несколько месяцев назад не случилось то, что произошло нынешней ночью, тогда она не попала бы в неловкую ситуацию с Глорией! С тех пор у нее остался неприятный осадок, исчезнувший только со смертью подруги. Почти всегда, открывая новую выставку, они ужинали с авторами. В тот раз это были два очень молодых художника, еще мало успевших сделать, но тем не менее небезынтересных. Их работы были очень разными, поэтому могли выставляться в одном зале, не конкурируя друг с другом, однако в них легко было заметить некую общность сюжетов и настроения. Кроме того, художники сами захотели устроить общую выставку. Глория была очарована их стилем. Кстати, именно после этой выставки у нее возникла идея сотрудничать с Эмилио Сьеррой – создать ряд рисунков и скульптур, посвященных одной теме – наскальной живописи, о которой она всегда говорила с энтузиазмом. Поначалу у Камилы возникли кое-какие возражения: работы двух молодых людей не казались ей блестящими, и продать их будет непросто. Но потом, за неимением лучшего варианта, она дала свое согласие. Даже если покупать будут вяло, они, по крайней мере, заимеют еще одну картину – всякий, кто желал выставляться в галерее, должен был подарить ей свое произведение. Все-таки два юных художника, возможно с большим будущим, способствовали таким образом расширению их пинакотеки, в которой уже фигурировали Бархола и Гордильо. Хватило всего нескольких минут, чтобы понять: они гомосексуалисты, а еще через несколько минут те пафосно сообщили о своей связи, словно выставляя напоказ то, что, как Камила всегда считала, следовало бы скрывать. Ее всегда нервировали такие пары. Она наблюдала за ними, пытаясь разобраться в их ролях. Спрашивала себя, может ли тот, кто родился мужчиной, вести себя как женщина и комфортно себя при этом чувствовать. Но оба художника выглядели не только довольными, но даже счастливыми. Они жили вместе и уверяли подруг в серьезности своих отношений, вопреки теории Камилы о том, что в основе подобных союзов лежат незрелость и сиюминутные порывы. Художники много пили и вскоре так разошлись, что начали сыпать скабрезными анекдотами, которые в других устах и в другое время показались бы непристойными и вульгарными. Глория смеялась вместе с ними и шутила, словно знала их обоих всю жизнь, словно они были лучшими друзьями, которые давно не виделись. Выпив виски в баре «Кастельяна», почти совсем пьяные, за шутками молодые люди раскрыли свой главный секрет: на самом деле не было двух художников, каждый со своим творчеством, – они вместе работали над одной и той же картиной. И с самого начала решалось, кто выберет тему и стиль. Камила сперва подумала, что это шутка, вызов их с Глорией знаниям и опыту, но потом почувствовала себя одураченной и хотела даже встать и уйти, оставив их, таких гордых своей шалостью, но Глорию, казалось, ситуация привела в восторг. После очередной порции виски до Камилы вдруг дошел намек одного из художников – как известно, гомосексуалисты привыкли видеть во всех остальных себе подобных и, вместо того чтобы считать себя исключением, думают, будто весь мир – это Содом. Короче, художники решили, что они с Глорией тоже пара. Она было вновь ощутила растущий изнутри гнев, но это продолжалось лишь несколько секунд – никогда не знаешь, чего ждать от Глории. Наконец Камила приняла их игру и даже наслаждалась двусмысленностью и провокационностью ситуации: два мужчины и две женщины образуют пары, но, как ни странно, однополые. Это была неизведанная, запретная территория, где Глория чувствовала себя уютно и куда с необычной для себя отвагой решилась ступить в тот вечер Камила. Она даже не отказалась нюхнуть кокаина, который один из художников разделил на четыре равных полоски своей кредиткой «Виза» на блестящей поверхности стола. Они зашли на дискотеку и в зал мужского стриптиза – куда позволили войти и художникам, несмотря на то, что обычно допускались только женщины, – и закончили вечер в клубе для геев и лесбиянок, в котором оживление достигает своего пика перед рассветом, когда ночь уже отсеяла всех уставших, сонных и тех, кому, как и ей самой, надо рано вставать. Удивительно, но она не почувствовала себя неуютно, не почувствовала себя здесь чужой, крики и хохот не действовали на нервы. Она смеялась, как все, а может, даже громче, непринужденно клала голову на плечо то одному, то другому художнику, а в какой-то момент обняла свою подругу за талию и не убирала руку слишком долго – явно не тот жест, каким обычно выказывают радость или доверие. Ведь это была игра, которую они сами выбрали, и Камила согласилась в нее играть. Она чувствовала себя бодрой, несмотря на поздний час, ноги не болели, хотя она много танцевала, причем сил еще было хоть отбавляй, а голова оставалась ясной после вина и виски, будто полоска, которую она вынюхала, чудесным образом свела на нет негативное влияние алкоголя. Давно она так не веселилась. Когда они выходили из клуба, уже светало, и ее это очень удивило, она готова была поклясться, что они пробыли здесь не так уж и долго. Оба художника совсем опьянели, держались за руки и теперь казались им с Глорией чужими. Так как дом Камилы находился поблизости, а таксисты не останавливались, спеша закончить смену, она сказала Глории: «Пойдем спать ко мне. Завтра воскресенье, и не надо рано вставать». Та тотчас согласилась – ей было лень ловить такси и, возможно, не хотелось быть разбуженной ранним звонком нетерпеливого Маркоса. В доме солнечный свет, льющийся сквозь высокие окна, ослепил их, и они закрыли жалюзи. В сумраке Камила почувствовала себя немного пьяной, словно темнота обладала каким-то наркотическим эффектом, блокирующим ясность восприятия. Усталые, со смехом вспоминая веселую ночь, они упали на широкую кровать, не желая искать простыни и стелить отдельную постель в другой комнате. Когда она оказалась в горизонтальном положении, все вокруг закрутилось. И чтобы остановить карусель световых пятен и образов, ей пришлось открыть глаза. Камила была ошеломлена – у нее не получалось уловить все звуки, цвета и очертания окружающих предметов. Только один образ прочно засел в голове с абсолютной ясностью: Глория, лежащая на кровати подле нее, спящая, беззащитная, дышащая ровно, как обычно дышат во сне. Подруга лежала к ней лицом, волосы рассыпались по подушке, на ней было только белье, нижняя часть тела прикрыта простыней. Камила опустила веки, чтобы отогнать смущающее искушение, пробужденное алкоголем и кокаином, компанией двух художников, стриптизом и атмосферой клуба, который они посетили: она хотела ласкать Глорию, жаждала, чтобы Глория ласкала ее. Но, закрыв глаза, снова почувствовала тошноту и головокружение, будто с дикой скоростью мчалась в поезде и мимо проносились пустынные предрассветные улицы, обнимающиеся влюбленные, парки, поля, леса, по которым Глория так любила гулять... И поезд летел к единственной цели, которую можно было легко различить: к прекрасному телу спящей рядом Глории. Камила нежно положила руку на бедро подруги. Спать не хотелось, она совсем потеряла голову от выпитого и влажной пульсации между ног и, увидев, что Глория не реагирует, скользнула рукой к ней под простыню. Та открыла глаза, полные не столько усталости, сколько равнодушия. Она не сказала Камиле ни единого слова, не оттолкнула ее руку и не отстранилась. Она лишь смотрела на нее пару секунд, скорее удивленная, чем недовольная, снова закрыла глаза, натянула простыню до подмышек и повернулась к ней спиной с выражением безразличия на лице. Не было ни презрения, ни негодования, которые могли бы заставить ее подняться с постели и уйти, а лишь желание спокойно поспать. Камила же окончательно лишилась сна, слушая шум машин, в это воскресное утро уже выезжающих за город, и приглушенные голоса благонравных прихожан, спешащих к утренней мессе; им наверняка было неведомо обжигающее чувство стыда, которое мучило ее сейчас. Несколько раз ей тоже удалось задремать, повернувшись спиной к Глории, которая, не двигаясь, спала спокойным и глубоким сном. В десять часов она встала, пошла в ванную, опустилась на колени перед унитазом, и ее вырвало, при этом она старалась не шуметь, хотя и находилась в собственном доме. У нее словно лежал кусок льда на языке, а щеки пылали. Она приняла душ и вышла на улицу, не зная, куда идти, перед этим оставив Глории записку, которую прикрепила магнитом к ручке двери: «Ключи на столе. Закрой дверь. Я обещала пообедать с братьями». Это была ложь, но она не понимала, как смотреть в глаза Глории, когда та проснется, как разговаривать с ней, делая вид, что на рассвете ничего не произошло. Больше всего она боялась, что Глория коснется этой темы и решит поговорить без обиняков, не принимая пакта о молчании и не желая забывать то, чему способствовала хмельная ночь. Потому что Камила не была готова ни раскаиваться, ни оправдываться. Все это было похоже на сон, именно на сон.