Жестокое обращение карательных отрядов и органов ЧК с повстанцами и их семьями во многом определялось мотивом мести за акции насилия по отношению к сторонникам власти, совершенные крестьянами в момент восстания. Наиболее трагическим аспектом крестьянского движения в рассматриваемый период были многочисленные факты насилия как с одной, так и с другой стороны. Насилие власти по отношению к деревне в ходе различных военно-мобилизационных и реквизиционных акций вызывало ее ответное насилие по отношению к конкретным исполнителям этих мероприятий. И в 1918 г., и в ходе «чапанной войны», и в ходе «вилочного восстания» крестьяне убивали и калечили наиболее ненавистных им представителей местных органов власти, обрекавших их своими действиями на голод и нищету. Та жестокость, которая проявлялась при этом, была прямо пропорциональна той ненависти, которую испытывало крестьянство по отношению к власти. Вот лишь некоторые примеры из истории «вилочного восстания», которых немало можно найти и в ходе других крестьянских выступлений в регионе в этот период. 22 февраля 1920 г. в телеграмме командующего Запасной армии Кудрявцева в Центр сообщалось: «в с. Кривые Озерки на костре сожгли коммуниста, отрезывая части тела»{511}. 23 февраля 1920 г. политком штаба бронепоезда Калмыков в своей телеграмме в ВЧК указал: «В с. Коробаш масса зверских издевательств над коммунистами, было живьем подложено под лед 12 коммунистов, 1 разорван лошадьми… один коммунист сожжен на костре — Ужекин, коммунистам вырезают груди, вообще зверства повстанцев невероятные»{512}. В тот же день в бою у с. Буты повстанцы раздели 14 пленных красноармейцев уфимского отряда и босых прогнали две версты до оврага, где затем убили их вилами, кольями и топорами{513}. 26 февраля 1920 г. председатель Казанского губисполкома И.И. Ходоровский в телеграмме Ленину сообщал: «Повстанцы проявляют невероятную жестокость. В Заинске найдено 27 убитых коммунистов… в Новошешминске найден чистопольский курсант-кавалерист, изуродованный, исколотый вилами»{514}. Учитывая данное обстоятельство, можно представить себе настроение командиров и бойцов карательных войск, а также сотрудников ЧК, проводящих акции возмездия в селениях, где происходили эти события. В частности, именно в с. Ново-Шешминске, где, как указывалось в телеграмме Ходоровского Ленину, был найден труп изуродованного курсанта, интернационалисты Жиго сожгли крестьянские избы и совершили многочисленные акты насилия по отношению к населению. То же самое они сделали в с. Заинске, где было обнаружено 27 трупов убитых повстанцами коммунистов.

Кровь лилась с обеих сторон, насилие порождало насилие. В конечном итоге, сила оказывалась на стороне государства, имевшего техническое превосходство и более эффективную военную организацию. Оно безжалостно подавляло крестьянское движение, отвечая на крестьянское насилие двойным и тройным насилием.

Командование карательными войсками позаботилось о том, чтобы локализовать восстание и не допустить его дальнейшего разрастания. В первую очередь, были предприняты решительные меры по подавлению движения в приграничных с Башкирией уездах Самарской и Уфимской губерний. 10 марта 1920 г. командующий 4-й группой начдив Карпов в своем донесении в штаб Запасной армии сообщил: «По грани Башреспублики войска группы подавили в зачатке готовящийся в большом масштабе мятеж, согласно донесений командиров действующих отрядов, политработников, отобранных документов и приказов мятежников, а также заявлений самих крестьян»{515}.

Чтобы не допустить новой вспышки восстания в освобожденных от повстанцев селениях, вслед за карательными отрядами шли чрезвычайные комиссии, которые выявляли скрывавшихся под видом «мирных граждан» бывших «вилочников». Их арестовывали и, как правило, наиболее активных, причастных к убийствам советских работников и красноармейцев, расстреливали по приговорам временных революционных трибуналов, остальных направляли в следственные изоляторы губчека{516}. В телеграмме в ВЧК председателя Уфимской губчека А.Г. Галдина от 3 апреля 1920 г. говорилось о «загромождении» губчека следственными делами арестованных повстанцев, которые ввиду их многочисленности расследовались «самым срочным образом». В частности, Галдин сообщал, что в Белебейскую ЧК было доставлено 410 арестованных крестьян, в Бирскую ЧК — 900, в Мензелинскую ЧК и Казанскую губчека — около 1000 человек{517}.

Выявление зачинщиков восстания и воссоздание структур государственной власти на местах командование карательными войсками осуществляло с помощью временных чрезвычайных органов — ревкомов. Они создавались в каждом селении, участвовавшем в восстании. При этом проводилась та же линия, что и в период «чапанной войны»: основная ставка делалась на бедноту{518}.

Следует особо обратить внимание на один аспект. На состоявшемся 13 марта 1920 г. заседании ответственных работников Уфимской губернии, посвященном анализу причин крестьянского восстания, в выступлениях председателя губкома РКП(б) Эльцина и других постоянно звучала мысль «о необходимости использовать подавление кулацкого восстания в области наших хозяйственных задач (заготовка и вывоз топлива и продовольствия)»{519}. Таким образом, крестьяне наказывались и экономическими методами. Они должны были выполнить те задания, против которых выступили в ходе восстания. Местной властью был разработан механизм экономической компенсации государству за убытки причиненные восстанием. По сути дела это было «наказание рублем», что в условиях весны 1920 г. несло крестьянским семьям серьезнейшие испытания.

Об исполнении решений этого заседания свидетельствует телеграмма председателя Уфимской губчека Галдина от 3 апреля 1919 г.: в ней указывалось, в частности, что важнейшим результатом подавления восстания стало «увеличение на 50% добровольной явки дезертиров», «ссыпка хлеба на пунктах», «успешное проведение гужевой повинности»{520}.

Так же, как и в ходе «чапанной войны», после сурового наказания руководителей и активистов, рядовых повстанцев постепенно освобождали из-под ареста и распускали по домам. Например, 30 апреля 1920 г. во всех уездных городах Уфимской губернии стали действовать специальные комиссии по разгрузке домов принудительных работ, переполненных крестьянами, «арестованными во время кулацкого восстания». При этом разгрузочными комиссиями была выяснена одна характерная деталь: многие из арестованных «участия в восстании не принимали»{521}! В этом не было ничего удивительного. В ходе ликвидации восстания из селений вывозили всех потенциальных его участников. Таким образом ликвидировалась социальная база повстанчества.