Похоже было, что в этом доме хорошим тоном считалось молчать, поэтому слова Серпина прозвучали как-то резко и неожиданно.

— Надеюсь, добрались без проблем? — поинтересовался он заботливо, как если бы Дорохов только что проделал тысячекилометровый путь через океан. Впрочем, ответа Серпин не ждал. — Пол мне много о вас рассказывал, — продолжал он, ставя перед собой стакан. — Очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро и охотно откликнулись на наше приглашение. Честно говоря, я давно уже слежу за вашими успехами и нахожу их впечатляющими.

Дорохов молчал. По-видимому, именно это от него и требовалось. Серпин бросил в стакан кусочек сахара, неспешно начал размешивать его серебряной ложечкой.

— Память так и не вернулась? — спросил он вдруг, вскинув на Дорохова глаза.

Андрей развел руками. После вчерашнего хотелось пить, он взял с салфеточки стакан и сделал несколько глотков. Чай был ароматный, вкусный.

— Скажите, Андрей Сергеевич… — Серпин опять сделал паузу, очевидно, подыскивая нужные слова, — вы не обидитесь, если я попрошу вас о некотором одолжении. Даже о двух. — Он вдруг улыбнулся. — Вы, естественно, знаете, что мы постепенно втягиваемся в президентские выборы и по существу гонка уже началась. Так вот, не согласились бы вы, как директор Института интеллектуальных инициатив, принять участие в политических дискуссиях на телевидении? Вы наверняка знакомы с тем, как они проводятся: собираются несколько безответственных болтунов и эквилибристов слова и начинают, перебивая друг друга, молоть всякую чушь, что, как вода из крана, проходит через их головы. Иногда бывает смешно, иногда забавно, но всегда основное чувство, вызываемое такими сборищами, — это грусть. Я и сам изредка так развлекаюсь, хотя, кажется, я вам об этом уже говорил.

Дорохов помялся. Предложение было несколько неожиданным, далеким от того, чего он мог ожидать.

— Исключительно в качестве дружеского одолжения! — добавил Серпин, видя, что Андрей колеблется. — Мы проводим научный эксперимент. Я бы и хотел, но не могу ввести вас в курс дела: в этом случае опыт нельзя будет считать чистым.

— Что ж, если вы находите нужным…

— Не только нужным, — тут же подтвердил Серпин, — но и весьма важным. Обещаю вам, что, когда эксперимент будет закончен, мы вместе разберем его результаты.

— Хорошо. — Дорохов допил чай, вернул стакан на скатерку. — Что еще я должен делать?

— Ну, это уже сущие пустяки! — рассмеялся Серпин. — Уверен, вы будете удивлены. Я хотел бы, чтобы вы прошли полную медицинскую диспансеризацию…

— Диспансеризацию? — не поверил своим ушам Дорохов.

— Да, да, вы не ослышались. И это тоже связано с экспериментом. Он, если можно так выразиться, носит социо-биологический характер. — Серпин развел руками: мол, ничего с этим не поделать. — Для объективизации и интерпретации данных просто необходимо располагать результатами медицинских тестов и, в частности, выводами психолога. Поверьте, это действительно серьезно, иначе я не позволил бы себе вас побеспокоить…

— А этот, в кресле, так ни слова и не сказал? — хмурилась Мария Александровна, слушая за вечерним чаем рассказ Дорохова.

— Молчал, как рыба! — Андрей закурил, приоткрыл на кухне фрамугу, чтобы дым тянуло на улицу. — Я его толком и не разглядел. Невысокий, худой, лицо сухое, носатое. Когда он раскуривал трубку, я заметил, что есть в нем что-то птичье.

Мария Александровна долго размешивала в чашке сахар, следила за водоворотом кружившихся чаинок.

— Не нравится мне все это, — сказала она наконец. — Не пойму, чего они от тебя хотят.

— Скорее всего, чтобы я участвовал в кампании по выборам их кандидата, — предположил Андрей. — Сначала, как у них это водится, со всех сторон проверят, а потом предложат работу. После успеха Ксафонова выглядит весьма логично…

— И ты согласишься? — в голосе Марии Александровны прозвучало сомнение. Она смотрела на Дорохова с какой-то странной полуулыбкой, в которой при желании можно было прочесть жалость и сочувствие.

— Вряд ли. Правда, все это лишь мои догадки, но участвовать в политических шоу я согласие дал.

В этот вечер Мария Александровна была особенно задумчива и тиха. С книгой в руках она устроилась в кресле в углу большой холодной комнаты, обставленной блестевшей в полутьме полированной мебелью. В свете низко склоненной лампы страницы книги казались особенно белыми. Иногда Маша их переворачивала, но делала это автоматически, прочитав глазами последнюю строку. Мысли ее были далеко. Дорохов без дела слонялся по квартире, пробовал смотреть телевизор, но передачи казались убогими и глупыми, какими и были на самом деле. Когда между мужчиной и женщиной остается что-то недосказанное, но понятое каждым по-своему, возникает нечто похожее на томление духа, постепенно перерастающее во взаимное неудовольствие, чреватое взрывом эмоций из-за любого пустяка. Внутренний диалог изматывает и рано или поздно вырывается наружу, и тогда даже сдержанные, умные люди перестают заботиться о последствиях своих слов и безобидная на первый взгляд ситуация начинает стремительно развиваться по логике мазохистов: чем хуже — тем лучше. Потом?.. Потом, возможно, оба скажут, мол, накопилось, и, скорее всего, пожалеют о содеянном, но это будет потом.

— Такое чувство, будто ты все время меня осуждаешь! — Дорохов вошел в комнату, прислонился спиной к дверному косяку. — Может быть, я чем-то тебя обидел?

Маша оторвалась от книги, посмотрела в полутьму.

— Да, нет… Почему ты так считаешь?

И хотя слова ничего особенного не выражали, давешняя недосказанность вспыхнула в крови пожаром, заметалась раненым зверем.

— Но я же чувствую! — Андрей похлопал себя по карманам в поисках сигарет.

— Ради Бога, не кури здесь. И вообще…

А вот это уже было лишним. Безобидное в другое время «и вообще» возымело эффект поднесенной к бочке с порохом спички.

— Что «вообще»? — Дорохов сверкнул глазами, скрестил на груди руки. — Ну, скажи же, я чувствую, тебя давно подмывает сказать!

Мария Александровна отложила в сторону книгу.

— А что говорить?.. Мне обидно, что к тебе относятся, как к призовому жеребцу — разве что в зубы не заглядывают, — а ты все терпишь. Неужели не ясно, что тебя спровоцировали и заставили работать на Ксафонова, что разыгрывался заранее расписанный по ролям сценарий! Я чувствую: и теперь происходит то же самое, и ты лишь игрушка в чьих-то руках, но сам ты почему-то не желаешь этого знать! А ведь люди тянутся к власти исключительно от пустоты собственной жизни! — Маша смотрела прямо в глаза Дорохову. — Власть дает им иллюзию нужности и значимости, и этой иллюзией они живут. Власть заменяет им все: любовь, дружбу, самую жизнь. Они цепляются за нее из последних сил, потому что иначе их поглотит пустота бытия, вселенская пустота. Я же вижу, что с тобой происходит, и мне страшно…

Тут бы и поставить точку, подойти к женщине, обнять, но маховик раздражения накопил слишком много зла, так просто его не остановить.