Позади открылась и захлопнулась входная дверь.

— Привет, малыш. Я знаю, что уже поздно, но я решила вдруг попробовать силы в кулинарии. Оказалось, что я чертовски ужасный повар.

Попытавшись ухватить противень, она тут же обожгла большой палец.

— Блин, блин, блин!

А потом сработала пожарная сигнализация.

Симона схватила кухонное полотенце и с помощью него закрыла духовку. Затем яростно помахала полотенцем над головой перед дымовым датчиком.

Банни вошел за ее спиной на кухню.

— Черт бы побрал эту печку! Тут цифры не такие, как в Штатах. А потом вон та штука — на ней вообще ничего не написано…

Когда трели сигнализации наконец стихли, Симона опустила руки и мелодраматично вздохнула.

— Да кого я обманываю? Я ни хрена не умею готовить.

Она обернулась к Банни, ожидая увидеть теплую улыбку, но вместо этого наткнулась на мрачное выражение лица.

— Малыш, что у тебя с губой?

— О… — произнес Банни, смущенно поднимая руку.

— Кто это сделал?

— Гринго.

— Какого чё… Все-таки странная между вами дружба…

— Думаю, это слово можно отныне забыть.

Симона бросила кухонное полотенце на стойку.

— Во имя всего святого, что между вами двоими происходит? Это как-то связано с тем бедолагой, которого подстрелили прошлой ночью?

Банни покачал головой.

— Слушай, присядь, ладно?

Он указал на ближайший к кухонному столу стул.

— Окей, но… ты не мог бы сначала…

— Сейчас же!

Вероятно, его самого ошеломила резкость собственного тона, поскольку он добавил:

— Прошу тебя.

Симона сняла фартук и положила его на стол. Затем боязливо присела на самый краешек стула.

Банни сделал глубокий вдох.

— Ты должна рассказать мне, что произошло.

— Что ты имеешь в…

— В Нью-Йорке. Ты должна рассказать мне все.

Симона покачала головой.

— Нет, я уже говорила тебе…

Банни на мгновение закрыл глаза и поднял руку.

— Я помню и… понимаю. Но после истории с Райаном Гринго заподозрил неладное. Он организовал кое-какую проверку.

Зажмурившись, Симона подняла лицо к потолку.

— О господи. — Она встала. — Я должна идти. Мне надо… Они же придут за мной… — Вскочив, она принялась озираться вокруг, не понимая, в какую сторону ей податься. — О боже, боже, боже!

Шагнув вперед, Банни положил руки ей на плечи.

— Расслабься. Никто не придет. Он действовал осторожно — никто ничего не узнает. Но ты должна мне все рассказать. Я не смогу защитить тебя, если не буду знать, от чего именно.

Она посмотрела в его нестандартные глаза, полные искренности.

— От такого ты меня не защитишь.

— Я смогу, просто… Я знаю, что тебя разыскивают за убийство. Просто расскажи. Я выслушаю, и, что бы там ни было, я люблю тебя.

Она отвернулась.

— Пожалуйста, не говори так.

Он нежно взял Симону за подбородок и повернул ее лицо к себе.

— Ты не обязана отвечать тем же, но ты не можешь помешать мне говорить об этом, ясно?

Она мягко от него отстранилась.

— Не делай громких заявлений, пока не узнаешь все.

Симона вновь присела на краешек стула. Он оперся о кухонную стойку, и под отвратительный запах подгоревшей курицы она рассказала ему то, что скрывала:

— Меня зовут Симона Мишель Деламер, я родилась в Новом Орлеане в Рождество 1969 года. — Она сверкнула грустной короткой улыбкой. — Мне следовало сменить имя, когда я начала работать у Ноэля, но… я не смогла. Жизнь пошла кувырком, но, честно говоря, мне казалось, что имя — это единственная часть меня, которая по-прежнему со мной. Глупо, правда?

— Совсем нет.

— Я была старшей из двух сестер. Во время родов Дениз мама умерла. Это стало ужасным горем. Папа сделался молодым вдовцом и с тех пор начал быстро стареть. По-настоящему он никогда так и не оправился. Знакомые родителей всегда говорили мне, что они были идеальной парой — из тех, кто выходит танцевать, а ты смотришь и думаешь: Вот бы и мне такую жизнь, как у них! Кажется, после ухода мамы папа вообще перестал понимать, для чего ему жить. Он не был плохим, просто сломался. Слишком много пил и принимал неверные решения — если вообще их принимал. В конце концов он оказался в тюрьме. А после первой отсидки превратился в другого человека. Такой, как он, не должен заниматься преступностью, он не для этого был рожден, однако вот — не сумел справиться. Он вроде как отключился и просто поплыл по течению.

Симона нервно разгладила невидимые складки на подоле голубого платья.

— Вначале нам давали приют родственники — то одни, то другие, но со временем мы стали чаще жить одни. «Мы» — это я и Дениз. Я с детства присматривала за ней. Была ей мамой, папой и старшей сестрой в одном лице. Впрочем, это не жалостливая история. С нами все было окей. Мы обе любили музыку, а Новый Орлеан всегда был городом, где можно петь за деньги. Начинали мы с местных евангелических хоров, а потом, когда подросли, обе стали петь в местных группах, хорошо зарабатывали летом, собирали концерты во Французском квартале, пели для туристов. Между выступлениями нанимались в рестораны обслуживать столики — в общем, как могли старались заработать на жизнь.

А потом, когда мне уже исполнилось двадцать четыре, произошло нечто неожиданное: счастливая развязка. Дениз пела в группе, выступавшей на круизах по Миссисипи, как вдруг нашла своего Прекрасного Принца. Находясь в окружении болтливых легкомысленных музыкантов, она влюбилась в странноватого юношу-иллюзиониста. Он показывал туристам карточные фокусы или что-то в этом роде. Как выяснилось позже, Дениз не прогадала. Дерек Вагнер из Миннеаполиса, выпускник Массачусетского технологического, решил бросить погоню за карьерой, поскольку больше всего на свете любил заниматься своими фокусами. Ну, пока не встретил мою сестру… — Симона мягко усмехнулась. — Ты бы видел, как он смотрел на Дениз. На каждую девушку кто-то должен так смотреть хотя бы раз в жизни. Она стала его «Луной-и-звездами». Прекраснейшей на свете. Последнее, что я о них слышала, — они живут где-то на Среднем Западе. С тех пор мы потеряли связь…

На мгновение она встретилась с Банни взглядом, затем быстро отвела глаза и откинулась на спинку стула.

— В общем, мне было двадцать четыре, когда я стала вдруг молодой, свободной и одинокой. Мне не за кем было присматривать и незачем сидеть на одном месте. Я осталась наедине с самой страшной штукой: возможностью сделать со своей жизнью все, что я, черт побери, захочу! Итак, я взяла и переехала в Нью-Йорк. Поближе к Бродвею! — Симона всплеснула руками, и на губах ее заиграла грустная улыбка. — Короче, пошла по стопам всех нью-йоркских официанток. — Она взяла полотенце, чтобы хоть чем-то занять руки. — Впрочем, не буду лукавить, я была вполне хороша — даже получала приглашения на повторные прослушивания, чего вполне хватало, чтобы надежда не угасала. А однажды мне предложили танцевать.