Рузвельт вновь убедился, что Додд не оставляет мысли о возможности участия США в коллективных действиях с целью предотвращения сползания Европы к войне. У президента появилось ощущение, что практическая деятельность посла выходит за рамки тех инструкций, которые он получает из государственного департамента. Решение указать Додду на необходимость держаться «в рамках» пришло на волне роста изоляционистской пропаганды в США, а также под влиянием неудачной попытки провести через сенат законопроект о вступлении в Международный суд. Неудачу нельзя было назвать провалом, но Рузвельт посчитал момент подходящим для того, чтобы подчеркнуть особую нерасположенность США быть втянутыми в европейские дела. Его короткое на этот раз послание Додду от 2 февраля 1935 г. было составлено в требовательном тоне {48}.

Итак, на год или два Додду предлагалось сложить оружие, США уходили в глухую самоизоляцию. Тем временем события в мире развивались своим чередом и в ритме, который диктовал Гитлер. 1 марта 1935 г. правительство Германии заявило, что оно считает себя свободным от обязательств, запрещавших ему создание военной авиации. 16 марта Гитлер опубликовал декрет о введении всеобщей воинской повинности. И то и другое было нарушением сепаратного мирного договора США с Германией, предусматривающего разоружение Германии. Она в одностороннем порядке легализовала свою подготовку к войне. Вашингтон ограничился невнятным заявлением Хэлла на пресс-конференции 23 марта об обеспокоенности тенденциями несоблюдения обязательств, принятых на себя по договорам. Разъяснение возникшей ситуации Додд получил в послании к нему президента от 16 апреля 1935 г., составленном в каком-то нарочито фаталистическом стиле. Рузвельт вместил его в одну-единственную фразу: «Как я уже говорил Вам, я чувствую себя в настоящее время абсолютно неспособным оказать какие-либо услуги делу укрепления мира ни сейчас, ни в будущем» {49}.

Удивительные беспомощность и показная незаинтересованность, продемонстрированные американской дипломатией в эти драматические дни весны 1935 г., объясняются многими причинами, в том числе и внутренними. Идя навстречу изоляционистам в конгрессе, Рузвельт, в частности, рассчитывал таким путем обеспечить лучшие условия для прохождения в скором будущем правительственных программ военного (особенно военно-морского) строительства. Имели значение и предвыборные соображения: в 1936 г. предстояли президентские выборы, которые Рузвельт рассматривал как решающий референдум по вопросу о доверии «новому курсу». Существенное значение имело и стремление аппарата внешнеполитического ведомства – госдепартамента – продолжить движение по накатанной дорожке, не считаясь с изменившейся в корне ситуацией как внутри страны, так и за рубежом. Но еще более важную роль играли другие соображения – военно-стратегические и геополитические. Появилась идея о естественно-историческом процессе объединения Европы при непременном участии Германии, волей-неволей осуществляющей полезную работу для Запада путем оттеснения большевизма.

Не догадываясь об этом, Додд сам приводил многочисленные доводы в пользу тактики выжидания, сообщая о планах гитлеровской верхушки и командования «нового рейхсвера» начать перекройку карты Европы с нападения на Советский Союз и «ликвидации большевизма» в кратчайший срок {50}. 27 июня 1935 г. он писал, например, заместителю государственного секретаря У. Муру, что в доверительной беседе с гитлеровскими высокопоставленными чиновниками им получена следующая информация: Германия в союзе с Польшей готовится к захвату прибалтийских государств и западных территорий Советского Союза, концентрируя главные силы именно на этом направлении; она пытается вовлечь Японию в войну против Советского Союза на Востоке, отказываясь от выдвижения колониальных притязаний в качестве первоочередной задачи {51}. Хотел этого Додд или нет, но такие сведения только укрепляли госдепартамент в убеждении, что самым целесообразным для США было бы дождаться начала войны в Европе (если этому суждено быть), а затем уже и принимать решения.

Додд считал, что идею удара в восточном направлении питало предположение верхушки Третьего рейха о военной немощи Советского Союза. Именно поэтому, писал он в марте 1935 г. в Вашингтон {52}, Гитлер отклонил предложение Лондона и Парижа о заключении Восточного пакта о ненападении («Восточный Локарно»). Вся пропаганда Гитлера в пользу создания мощных вооруженных сил, и в частности большого военно-воздушного флота, сообщал посол в своих донесениях, строится вокруг тезиса о потенциальной «угрозе с Востока» {53}. Не подозревая, что эти сообщения успокаивающе действуют на высших чиновников внешнеполитического ведомства США, Додд настаивал на активизации деятельности Вашингтона в пользу мира. В ответ он слышал неизменное: европейцы должны быть предоставлены самим себе. 22 апреля 1935 г. У. Мур писал Додду в Берлин о сложившемся в столице США «общем мнении»: не делать ничего и не говорить ничего, что могло бы «втянуть нас в неприятности в случае возникновения вооруженного конфликта… который, по-видимому, неминуемо произойдет в ближайшем будущем» {54}. Заключение франко-советского пакта о взаимопомощи (2 мая 1935 г.), вызвавшего в Германии новый взрыв антисоветской и антифранцузской кампании, и одновременно подписание Англией и Германией морского соглашения (18 июня 1935 г.) еще больше укрепили руководителей американской дипломатии в убеждении, что внимание Германии целиком переключается на осуществление широкой экспансионистской программы на Востоке.

Поспешность, проявляемая изоляционистами в конгрессе при определенной поддержке правительства, в ускорении разработки законодательства о нейтралитете, а также повышенная заинтересованность госдепартамента с конца 1934 г. в нагромождении трудностей в советско-американских отношениях (в этом очень усердствовал посол в СССР У. Буллит) должны быть поставлены в прямую связь с теми выводами, которые делались в Вашингтоне из предположений об очередном ходе Гитлера и его японских союзников. Мур писал Додду в январе 1936 г.: «Впечатление, которое складывается у сенатора Питтмэна (председатель сенатской комиссии по иностранным делам. – В.М.), вернувшегося недавно из поездки по странам Дальнего Востока, и У. Буллита (тогда посол США в СССР. – В.М.) сводится к тому, что Россия почти наверняка будет втянута в войну, хотя Япония не совершит на нее нападения до тех пор, пока Германия не будет полностью готова к такому нападению» {55}. Мур, очевидно, хотел успокоить Додда и сделал это в духе витающих в кабинетах госдепартамента сценариев перенацеливания агрессии в наиболее безопасном направлении.

Разумеется, не все в Вашингтоне думали таким же образом, хотя прогерманское лобби в дни, последовавшие за заключением франко-советского пакта и советско-чехословацкого договора (16 мая 1935 г.), прочно удерживало инициативу в своих руках. Джозефус Дэниэлс, по-прежнему пользовавшийся большим влиянием в окружении и семье президента, писал Додду о «безрассудных идеях» тех, кто рассчитывал в неделимом и взаимозависимом мире отсидеться за океаном и даже обогатиться за счет военных катастроф в евразийском пространстве {56}. А накануне Рождества Додд получил послание и от самого президента, в котором тот осуждающе отозвался о «группе», контролирующей судьбу германского народа, и о ее одержимости идеей вооружения Германии «на суше и на море». Рузвельт попытался защитить Закон о нейтралитете (уже подписанный им), но сделал это с рядом оговорок. Одна из них касалась его планов на будущее. «Пока, – писал Рузвельт, – страна проходит процесс серьезного обучения; я надеюсь, что в следующем январе смогу добиться принятия еще более сильного закона, предоставляющего президенту некоторые дополнительные полномочия» {57}. Рузвельт явно строил свои планы в расчете на изменение в настроениях народа, но никак не хотел торопить события.