При проектировании и создании ансамбля Трафальгарской площади было снесено много старых построек, в частности, одно очень интересное здание — Королевские конюшни. Но название «конюшни» вовсе не обязательно подразумевает, что здесь держали лошадей. В старые времена в подобных помещениях ставили клетки с охотничьими птицами в период их линьки или тренировки. Со времен Плантагенетов английские короли содержали соколов в Чаринге, и сегодня, гуляя по королевским паркам, мало кто из нас вспомнит, что средневековое увлечение соколиной охотой — одна из причин, по которой в центре современного Лондона сохранилось столько нетронутых природных ландшафтов. Во времена правления Генриха VIII в королевских конюшнях в Блумсбери случился пожар, поэтому помещения для содержания ловчих птиц были переоборудованы в конюшни и с тех пор назывались Королевскими конюшнями.

Но Трафальгарская площадь ассоциируется не только с соколами. Толпы туристов кормят здесь голубей, и множество продавцов птичьего корма приходят сюда каждый день с мешочками сушеного гороха. Глядя на них, я думаю, что голуби Трафальгарской площади не только более многочисленны, но и более популярны, чем голуби собора Святого Павла.

Я никогда не задумывался о происхождении лондонских голубей, пока не прочел в «Естественной истории Лондона» Р. С. Р. Фиттера, что они, скорее всего, являются потомками птиц, которых содержали в средневековых голубятнях. Господин Фиттер утверждает, что не позднее 1385 года в Лондоне находили гнезда полудиких голубей. Их ныне здравствующие потомки «селятся на высотных зданиях Лондона, как на скалах, и это также доказывает, что они произошли от диких горных голубей (Columba livia), которые до сих пор обитают на северо-западном побережье Англии».

Господин Фиттер считает, что большинство авторов несправедливо относятся к лондонским пернатым, игнорируя сам факт их существования или отрицая их неоспоримое право считаться гражданами столицы. «Несмотря на то что число птиц постоянно увеличивается за счет беглецов из окрестных голубятен, — пишет он, — нет сомнения, что на протяжении более пяти веков лондонские голуби живут в условиях, максимально приближенных к условиям жизни в дикой природе, — насколько это вообще возможно в большом городе».

Лондонских голубей, отмечает господин Фиттер, пока еще нельзя считать новой разновидностью, их популяция состоит из различных пород английских голубей. Также автор считает, что в окрасе птиц количество белого цвета постепенно уменьшается, а значит, вся популяция постепенно возвращается к изначальной расцветке диких горных голубей.

Осенними вечерами, когда над городом сгущаются сумерки, сквозь рев машин возле Трафальгарской площади пробиваются голоса тысяч скворцов. Услышав этот звук, я много раз останавливался и поднимал голову, глядя, как скворцы возвращаются в Лондон после тяжелого дня, проведенного на окраинах города в поисках пищи. Они появляются целыми стаями, иногда по нескольку сотен птиц разом, и разлетаются по округе, ища себе приют на колонне Нельсона, здании Национальной галереи и церкви Святого Мартина, забиваются в укромный уголок или в щелку, усаживаются на удобной капители одной из колонн. Они долго устраиваются на ночлег, тревожно перекликаясь друг с другом. Иногда какой-нибудь скворец срывается с насиженного местечка и в поисках нового пристанища беспокоит своих соседей: то один, то другой непоседа слетает с карнизов Национальной галереи и садится на колонну Нельсона или церковь Святого Мартина, без всякой очевидной цели — может, просто чтобы визгливо поскандалить напоследок со своими соседями перед наступлением темноты. Скворцы потрясающе жизнестойки. Невозможно представить, что вот эти самые птицы провели сегодня целый день в поисках пищи, пролетев для этого десятки миль по лондонским пригородам. Постепенно, с приходом темноты птицы успокаиваются, гомон замирает, и уже трудно представить, что тысячи очаровательных щебечущих созданий скрываются в самом центре Лондона.

В отличие от голубей, которые ведут свой род с давних времен, скворцы — новоприбывшие поселенцы. До начала Первой мировой они гнездились в парках, затем, к 1917 году, оккупировали лондонские здания — особенно собор Святого Павла, Британский музей и Национальную галерею. Теперь же скворцы встречаются повсюду, они стали неотъемлемой частью лондонских вечеров. Их гомон неотделим сегодня от образа Трафальгарской площади, и трудно представить, что так было не всегда.

2

Для многих людей посещение картинной галереи превращается в мучительное испытание. С каталогом в руке они с трудом ковыляют от одного произведения к другому, из одного зала в другой, а ноги все больше наливаются усталостью. Интересно, почему посещение музея может измотать человека сильнее, чем десятимильная прогулка? Вы думаете, я не люблю ходить в музеи — это не так. Я очень люблю живопись, но предпочитаю любоваться картинами по одной или хотя бы по две-три за раз, да и то только тогда, когда вдруг появится желание — как иногда хочется увидеть лица старых друзей.

Много счастливых часов я провел в Национальной галерее — и эти часы я никогда не забуду. Я считаю одним из восхитительных преимуществ жизни в Лондоне сознание того, что ты в любой момент можешь выйти на Трафальгарскую площадь и посетить великую сокровищницу шедевров мирового искусства.

Я могу месяцами не посещать музей, но потом однажды — например, в утренней неге между сном и пробуждением — в памяти всплывает когда-то виденный образ. И сначала это всего лишь туманное воспоминание, затем оно приобретает форму и цвет, но чего-то все равно не хватает, что-то ускользает от меня. Серый это цвет или синий? А на женщине черная юбка с белой меховой оторочкой или наоборот? Собака или кошка выбегает из-за угла? Надо пойти и проверить!

И я говорю себе: «Надо пойти посмотреть «Венеру» из Рокби», или, быть может, «Мадонну» Боттичелли, «Девушку со спинетом» Вермеера, «Авеню» Хоббема или замечательную картину Хогарта «Девочка с креветками». Это может быть Веласкес, Тициан, Тернер или Рембрандт.

Возможность встречи наполняет день радостным предвкушением, наконец настает долгожданный миг, когда я поднимаюсь по ступенькам Национальной галереи и направляюсь в тот зал, где висит картина. Это мой личный способ наслаждаться произведениями искусства. Иногда Сарджент зовет меня в галерею Тейт, или «Пердита» Гейнсборо — в музей Уолласа. Надо сказать, такие свидания с картинами часто оказываются более удивительными, чем встречи с живыми людьми.

Наша Национальная галерея, созданная и оформленная с таким вкусом, появилась на свет совершенно случайно немногим более века назад. Однажды в Англию приехал четырнадцатилетний мальчик по имени Джон Джулиус Ангерштайн, русско-немецкого происхождения. Он нанялся на работу в Сити и к двадцати одному году занимал должность клерка в компании «Ллойд», которая тогда еще была кофейней. Именно благодаря влиянию и прозорливости Ангерштайна была основана та компания «Ллойд», которую мы знаем сегодня. Ангерштайн нажил большое состояние. Он был не только деловым гением, но и очень порядочным и культурным человеком. В качестве хобби он занимался коллекционированием живописи, в чем ему помогали сэр Томас Лоуренс и Бенджамин Уэст. Когда Ангерштайн умер в весьма почтенном возрасте в 1803 году, по завещанию коллекция подлежала продаже. В воздухе уже давно витала идея создания национальной галереи искусства, и потому правительство купило картины Ангерштайна за пятьдесят семь тысяч фунтов. Всего коллекция насчитывала тридцать восемь произведений, включая «Воскрешение Лазаря» Себастьяна дель Пьомбо, «Венеру и Адониса» Тициана, замечательную картину «Бахус и Силен» Каррачи, «Поклонение волхвов» Рембрандта. Также в их число входил цикл картин Хогарта «Модный брак», который сейчас можно увидеть в галерее Тейт.