«Ну… – думаю, – …совсем шпана оборзела, с таким железом по кабакам шляться!! Видимо, – думаю, – здешний участковый совсем мышей не ловит, раз у него такая рвань коричневая на органы милиции с ножами кидается!!»

А эти двое спокойненько так расходятся в стороны, чтобы, значит, с двух сторон на меня кинуться. И хозяин этой забегаловки что-то притих! «Ой, – думаю, – не к добру он притих!»

Поворачиваюсь это я к стойке, а эта морда ленивая, что за стойкой только что меня презирала, держит в руках какую-то двузубую… пику на длинной такой ручке, ну, метра в полтора, и как раз собирается этой пикой ткнуть меня, похоже под лопатку.

Ну я, конечно, вилку-то правой рукой перехватил, да и нажал, а хозяин уперся, что есть мочи, аж морда у него пятнами пошла! А я возьми да и на себе дерни, тут он в стойку мордой и ткнулся, только зубы лязгнули, да так, будто зубы эти у него все сплошь вставные и из стали, из хромированной. Вилка-то в моих руках осталась, так что, когда Хрипатый ко мне кинулся, я ему аккурат этой двузубой вилкой в пузо и уперся. Он заверещал, руками замахал, а дружок его с другой стороны со своим запачканным тесаком наваливается. Да только я вилку свою дернул из Хрипатого и дружку его тупым концом ручки аккурат в лоб заехал… Культурно так заехал, ручка хорошая, тяжелая была. Игру знаете – бильярд называется, так вот когда я по лбу ему попал, звук получился точно такой, как на бильярде.

Этот, правда, не орал… Даже не ойкнул, просто шмякнулся на спину, два раза коленками дернул и все… больше не шевелился. А Хрипатый один ножик бросил, руку свободную под лохмотья свои запихнул, хрипит так страшно, и со вторым ножиком наперевес шевелится в мою сторону. Я тогда ручку у своей вилки перехватил на две руки, ну и с разворота пустым концом ручки справа ему вмазал по черепушке. Аккурат около глаза пришлось. Ну, конечно, хрустнуло что-то, я уж было испугался, что вилка моя, ан, нет – черепушка его! Хрипатый хрюкнул… коротко так, и тоже мордой в пол.

Тут я поворачиваюсь к хозяину этого притона, а у того над стойкой одна морда разбитая торчит, и глазами хлопает. Я ему и говорю:

– Что ж, – говорю, – морда ты кабацкая, отрыжка первичного капитализьма и пережиток перестройки, на друга своих друзей руки тянешь?!! Меня к тебе товарищ Первецкий, можно сказать, по дружбе кинул, а ты на меня с вилкой?!! Да ты хоть знаешь, кто я такой?!!

Эта жаба ленивая разлепляет свою пасть окровавленную и хрипит:

– Гад первецкий твой Первецкий!! Вторецкий обещал подождать еще две недели, а Первецкий тебя прислал!! На вот, забирай, и делай со мной что хошь, только все равно сейчас у меня ничего больше, кроме этих двенадцати червонцев, нет!!!

И выкладывает на стойку кучку желтых кругляшей.

Я сперва не понял, что он такое вытворяет, а потом меня вдруг толкнуло – это он, похоже, должок Первецкому зажал, а теперь решил, что я прибыл должок тот с него выбивать. Ну что ж, думаю, деньги нам вполне могут понадобиться, а этот гад кабацкий пусть сам потом с Первецким разбирается – расписку царапать ему я не намерен, а ущерб и беспокойство мне причиненные он должен компенсировать!

– Ладно, – говорю, – морда кабацкая, считай, ты меня успокоил… пока! Только ножики у твоего дружка я тоже заберу, нечего ему с ножиками по населенному пункту перемещаться, порежется еще!..

Подобрал я оба ножика, ручки у них отличные, из рога, похоже, и утяжеленные, прицепил их к своей походной курточке, у меня там на подкладке как раз подходящие петельки сделаны, вилку поудобнее ухватил, и к стойке! Морда за стойкой аж посинела вся, видимо решила, что я его кончать собираюсь.

– Не бойсь, – говорю, – я же сказал, что пока ты меня успокоил.

Сгреб я монетки со стойки и культурно так спрашиваю:

– А скажи-ка, как мне до Свиного рынка добраться?!

– Так мы ж и так на Свином рынке… – прохрипела морда, и смотрю, синь с нее спала и снова она стала розоветь – успокаивается, стало быть, мироед кабацкий.

– А где мне головной ряд искать?.. – Доброжелательно так интересуюсь я.

– Выйдешь в дверь… – морда скосила глаза в направлении той самой дверки, из-за которой весь сыр-бор тут у нас разгорелся, – …и пойдешь влево, пока ряд не кончится, потом свернешь направо, и до последнего пролета. Это и будет головной ряд, там головы свиные продают…

– Знаю я, что там продают! – Оборвал я его пустую болтовню и чинно так к дверям топаю. А он мне во след хрипит:

– Передай Первецкому, чтоб он больше ко мне не выходил! Дел я с ним больше иметь не хочу.

Открыл я дверь, остановился на пороге и отвечаю:

– Это ты сам при случае Первецкому скажешь, а мне туда-сюда бегать недосуг, дела у меня.

И дверку аккуратно так прикрыл.

А снаружи лавки выстроились в два ряда и проход между ними узенький, а народу толкается – толпа! Двинулся я, как было сказано, влево, читаю вывески – «Лучшая свиная требуха из Лавандии», «Требушиные деликатесы из Гурмандии и Дольши», «Отечественная требуха – лучшая требуха в мире!», «Подкрепись копченой требухой – мордой будешь очень неплохой», «Требуха моченая, копченая, соленая, подвяленная, подкисленная, в уксусе и отваре папоротника, в змеином молоке, слоеная под гнетом, на пару, обезжиренная, в живой воде», «Парная требуха вынимается и обрабатывается у покупателя на глазах»…

В общем, сплошная требуха!

Дошел я до конца этого «требушиного» ряда, свернул направо, а до последнего пролета всего-то метров сорок. Дошел до него, и вправду – на всех лавках вдоль этого ряда свиные пятаки красуются, а конца этому пятачиному ряду и не видно. Вот и дожидайся здесь Сороку с этим… С Нюхачом!

Прошелся я метров пятьдесят, и плоховато мне стало – никогда в жизни не видел я сразу столько свиных рыл! Мне уже начало казаться, что и народ, что вокруг толкался, весь сплошь со свиными мордами на плечах.

Тут слышу, впереди крики какие-то истошные, суматоха поднялась. Народец вокруг сначала весь вперед кинулся, потом сразу назад и по лавкам начал прятаться. Пара минут – и между лавками практически пусто стало, так, десятка два теток мечутся и больше никого. И вижу в мою сторону несется наш Щупач, а за ним трое здоровенных, пузатых мужиков в странной такой одежке морковного цвета, и в руках у каждого здоровенный дрын. На верхушке у этих дрынов красуются узкие, длинные штыки, а под ними широкие округлые лезвия со здоровенным клевцом вместо обуха.

А бежать нашему Смотрецу, страсть как неудобно – у него в одной руке балалайка его огромная, а в другой мешок немалый, сами понимаете – ни отмахнуться, ни оттолкнуться, настигают его вооруженные мужички. Погоня отставала от музыканта всего метра на три, когда две тетки заполошные метнулись аккурат между нашим балалаечником и теми, кто его догонял. Ну, конечно тетеньки проскочить не успели, а только и затоптать их с ходу мужичкам в морковной одежке не удалось – все пятеро покатились в пылюку. Володьша, сын не помню чей, оглянулся и, увидев, как дело обернулось, наддал что было сил, ну и как раз мне в живот въехал. Глазки закатил, бедняга, мордой бледный стал, и шепчет еле слышно: