Все как будто ясно. Слова свидетельствовали о присутствии колдунов, то есть людей, которые не раскаялись, которые по-прежнему находятся во власти своих заблуждений и творят свои зловредные обряды. Означает ли эта фраза, что колдуны, прибывшие за помилованием, даруемым эдиктом, притворялись? А вдруг они так и не прервали сношений с дьяволом? При мысли о том, что ответ может быть утвердительным, у него засосало под ложечкой. Может, есть еще слабая надежда на то, что существует высшее существо — дьявол, упорно продолжающий битву, в которой вознаграждением ему являются человеческие души.

И все-таки смерть Хуаны так и оставалась загадкой. Сейчас, как никогда, ему требовалось разыскать четверых мнимо раскаявшихся колдунов, которые жили в ее доме накануне приезда Саласара в Сантэстебан. Он был уверен, что ключ к разгадке гибели женщины находится в их руках.

Смутные подозрения привели Май к церквушке в наваррской области Урдакс. Рядом с храмом располагалось кладбище. Небо над головой девушки было зловеще темного цвета, однако та как будто не обращала на это внимания и медленно пробиралась между могилами, ведя за собой на поводу Бельтрана. Они обходили каменные колонны, благочестивые статуи пухлых ангелочков и мраморные прямоугольники плит в поисках знака, который подсказал бы ей, где покоится тело Грасии. Ей потребовалось немного времени, чтобы осознать, что она не в силах прочитать имена усопших, выполненные остроконечным готическим шрифтом, поэтому она набралась храбрости, оставила Бельтрана у дверей и вошла в храм.

— Могу ли я чем-то помочь тебе, дочь моя?

Священник, он был небольшого роста, лицо в морщинах, выступил из тени и направился к ней с благостным видом, прижав к груди сложенные ладони.

— Грасия де Итурральде, — выпалила она, прерывисто дыша, — умерла не своей смертью, Грасию де Итурральде убил муж мотыгой.

— Успокойся, девушка, мне ничего такого неизвестно. Грасия не умирала. Если только ты не имеешь в виду обещание, данное ею супругу в день свадьбы. Говорится же, — священник возвел очи к небу и начал перечислять, — в здравии и болезни, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит их. — Он вновь обратил свой взор на Май и ткнул в нее указательным пальцем: — А она ушла, убежала, не будучи мертвой. Ну нет, так не поступают. Это большой, очень большой грех. Выставила Мариано дураком перед всей деревней, а наших-то хлебом не корми, дай только посплетничать и ближних своих грязью обмарать. Ты ведь знаешь, каковы люди.

— Да, мне об этом говорили.

— Грасия очень рассердилась на мужа и на меня, когда узнала, что это он донес мне на подругу, а я взял на себя труд сообщить о подозрительных людях в Урдакс, — объяснил священник. — Ко мне она тоже стала испытывать неприязнь и в отместку перестала приходить в церковь. Господь ей судья!

Священник рассказал Май, что Грасия была так поражена, когда стража святой инквизиции забрала Марию де Эчалеку, что почувствовала себя виновной в ее несчастье. Не спала, страшно похудела и все время плакала.

— Муж Грасии сказал мне, что она стала совсем невозможной, так что я решил подняться на холм и поговорить с ней. Посоветовал ей с большим рвением отнестись к домашнему хозяйству и с чутким вниманием к своему мужу, но она даже не удостоила меня взглядом, повернулась ко мне спиной и как ни в чем не бывало продолжила заниматься своим делом до самого моего ухода. С тех пор как колдунов арестовали, супруги почти не разговаривали.

Мариано через день спускался в церковь, чтобы узнать от священника новости об аутодафе и о том, попала ли подруга жены в число приговоренных к очищению огнем. Затем возвращался домой и за ужином описывал Грасии самые жуткие подробности, смакуя их до тех пор, пока та не начинала плакать. Мы узнали, что Мария де Эчалеку скончалась в тюрьме еще до аутодафе, из-за эпидемии, — объяснил священник. — Тогда Мариано обратился к святой инквизиции и пожелал купить землю соседки.

Мариано принялся, надо и не надо, с неуемной энергией распахивать участок, словно много лет жаждал надругаться над этой землей: он оставлял за собой отвалы земли, развороченной без всякой цели, и не удосужился посеять на ней ни одной морковки. А тем временем стены его дома чуть ли не криком кричали, требуя побелки, черепица осыпалась с крыши, обнажая перекрытия, а кухня походила на свинарник.

И вот однажды Грасия сбежала. Воспользовалась тем, что муж отправился в Сугаррамурди за семенами и удобрениями. Вернувшись, он удивился: из трубы не шел дым, хотя приближалось время ужина. В окнах не было света, и на стук никто не отозвался. Он почуял неладное. Пинком распахнул дверь, заглянул в постель — не заболела ли, под кровать — не вздумала ли играть в прятки, и отправился в дом напротив в надежде, что у нее случился приступ меланхолии, нахлынули воспоминания о подруге, и она заперлась там изнутри.

— Скажи-ка мне, где ты есть, а не то я найду и выпушу тебе кишки, — закричал Мариано де Айтахорена, огромными шагами преодолевая расстояние, отделявшее два дома друг от друга.

Однако там ее тоже не было. Он встал посреди участка и принялся выкрикивать, как одержимый, имя жены, пока не распугал всех кур и не охрип. Тогда он вернулся в свой дом. Направился прямехонько к коробке, в которой хранил сбережения, и обнаружил там только свободно разгуливающего паука с длинными и тонкими, словно нитки, ножками. Он побагровел от гнева. Грасия сбежала с его деньгами. Заглянув в конюшню, он увидел, что она также забрала с собой их единственную лошадь, безобразную, кривоногую, которую, тем не менее, она обожала, потому что ей подарили ее еще в детстве и которую Мариано упорно запрягал в плуг, невзирая на протесты жены. Когда до него дошло, что жена его бросила, его пришлось уламывать всем миром, поскольку в ярости он хотел разнести полдеревни.

— Известно ли, куда отправилась Грасия? — спросила Май священника.

— Ну, так, чтобы знать наверняка, нет, точно неизвестно. Но люди говорят… Ты же знаешь, каковы люди.

— Да, знаю, каковы они, — согласилась Май.

— Говорят, у нее есть семья в Рентерии и что она, наверное, отправилась туда… — И смиренно добавил, вновь возведя очи горе и напустив на себя тот же простодушный вид, что и в начале разговора: — Да простит Господь эту бедную заблудшую овцу.

— Спасибо, падре, — сказала Май. Девушка взяла Бельтрана под уздцы и пустилась в путь, однако, внезапно что-то вспомнив, вернулась назад. — Простите, падре, могу ли я вас попросить о последнем одолжении?

— Если это в моих силах…

— Скорее в вашем хозяйстве, — уточнила Май. — Есть ли у вас куры или какая-нибудь другая птица с белыми перьями?

— Да, на заднем дворе. Четыре курицы, один петух и одна гусыня. Но к гусыне лучше не подходить. У нее есть скверная привычка щипать незнакомых людей за ягодицы.

Не прошло и часа с того момента, как Май покинула церковь, и Мариано Айтахорена влетел туда как ошпаренный.

— Падре, ведьмы вернулись!

— О чем ты говоришь?