Хотя когда людей упекают на 25 лет в лагерь, они становятся другими. Они уже не так забиты, как до вынесения приговора. Разница между бараком и карцером, разумеется, есть, но разве так важно, где сидеть сутки-двое? А иногда вместо работы отдохнуть в карцере было совсем неплохо.

Нашего режимника (все того же зама коменданта) больше всего раздражало большое число инвалидов. От этих людей лагерю никакой выгоды не было, одни убытки. Они кучковались на степном солнышке, покуривая цигарки. В конце концов, это был рабочий лагерь, а не пансион для отпускников. И режимник решил энергично вмешаться.

Однажды, когда рабочие бригады перед отправкой на объекты явились на построение, он приказал выйти из строя тем, кто в лагере имел постоянную работу – рабочий кухни, например, или портной, или сапожник. Сюда же относились санитары госпиталя, писари и дневальные по баракам. Убедившись, что из строя вышли названные им заключенные, он их отпустил и стал заниматься остальными. Большинство не имели постоянной работы, или больные, или инвалиды и еще парочка истощенных, которые прекрасно понимали, что их при направлении на работы никто не хватится. Но что поразило заместителя коменданта, так это группа вполне здоровых и молодых заключенных, которые обычно работали за пределами лагеря. А тут они вдруг возникли внутри лагеря. Что такое? Кто разрешил? И вообще, что это значит?

Он бросился в немецкий лагерный штаб за разъяснениями. Ему разъяснили, что в тот день в лагере должны были проводиться работы, важные работы, которые инвалидам и прочим слабосильным заключенным не под силу, а именно: погрузка бревен, пристройка помещения к кухне. И еще ликвидировать старую полуразвалившуюся землянку и построить новую.

Как и следовало ожидать, подобные объяснения не устроили режимника. Если все на самом деле так, как излагает ему этот староста-немец, как могло произойти, что несмотря на то что два десятка работавших в бригаде остались, территорию лагеря покинуло обычное число лагерников? В конце концов, пришлось рассказать все, как есть: мы попытались сделать нашу лагерную жизнь, по возможности, приемлемой. Для каждого члена бригады был предусмотрен один день в неделю, когда он мог не идти на работу, а остаться в лагере и хорошенько отоспаться, а потом после обеда почесать языком с кем-нибудь на солнышке. Для тех, кто работал за рубли, это, несомненно, была потеря, но ничего, вполне переносимая. И они регулярно покупали себе инвалида постарше, освобожденного от работы, и этот инвалид бодро маршировал в составе бригады на объект. Там он исчезал до вечера, спрятавшись в укромном местечке, благо, что это труда не составляло, а вечером после работы снова маршировал обратно в лагерь, таким образом, число заключенных не менялось.

Когда режимник узнал об этих тайных перестановках, он был потрясен до глубины души и даже не сразу опомнился. Потом гнев и возмущение взяли свое, и он надолго разразился бранью и оскорблениями в адрес нарушителей. В лагере повторно провели построение, нарушителей собрали в группу и без промедления направили на строительный объект вблизи лагеря. Когда вечером бригады возвращались в лагерь, всех «инвалидов», замещавших «отдыхающих», выявили и «арестовали».

На следующий день режимник на построении снова вывел из строя всех, кто постоянно работал на территории лагеря. Он тщательно и не скрывая недоверия проверил каждого во избежание всякого рода передвижек. Потом отпустил. Я числился в команде «О.К.», и меня назначили на дежурство по бараку. Я был не против – по крайней мере, можно будет передохнуть. Куда менее приятно обошлись с теми (а таких было немало), кто не был назначен на работы, в основном это были инвалиды, имевшие врачебное освобождение от любых видов работ. Сначала им долго читали нотации, обвиняя в том, что они, мол, сплошное ворье и симулянты, что здесь им лентяйничать никто не позволит, что они здесь расплачиваются за нанесенный стране урон и обязаны в поте лица трудиться для восстановления Советского Союза. Потом режимник лично назначил каждого на работу, и все протесты инвалидов, что им дано освобождение от работ, подтвержденное справкой из госпиталя, режимник и слушать не желал, отметая все доводы тем, что эти люди выходили за территорию лагеря в составе рабочих бригад за деньги и что он научит их работать.

Распределение на работы заместитель коменданта продумал весьма тщательно. Кое-кого назначил помощником портных или сапожников. Других направил в овощехранилище. Третьих – помогать на кухне, что, в целом, было не так уж и плохо – рационы оставляли желать лучшего, а на кухне урвать для себя лишний кусок труда не составляло. Хуже всех пришлось небольшой группе, которой поручили вычерпывать содержимое наполненной до краев ямы с фекалиями. Была сформирована и команда тех, кто пилил и колол дрова. Поскольку в лагере имелась всего одна пила и два топора, попасть в эту команду было не страшно. Работали по очереди, с длинными паузами.

Я особенно не критиковал новую расстановку сил – в мой барак послали двоих помощников, что значительно облегчало довольно тяжелую работу – попробуй держать в чистоте и порядке огромный барак, таскать воду, давить клопов и так далее. Но и от помощников толку было не очень много. Оба в один голос заявили, что тяжелая работа им противопоказана, и без объяснений убрались туда, где проживали. Но полчаса спустя снова появились и с поразительным рвением принялись вытирать пыль, подметать пол и делать все остальное. Зоркий режимник застукал их и пригрозил смертельными карами.

Два дня спустя нас ожидал сюрприз. Один из двух моих помощников, Карл Борк, стал вдруг проявлять нездоровую добросовестность к работе. С утра и до гонга на обед мы, как следует, поднажав, справлялись со всем, чтобы после обеда спокойно отдохнуть. Немного физической нагрузки шло нам на пользу. Мы сами задавали рабочий темп. А по вечерам, когда возвращались рабочие бригады, мы брали в лагерной лавке хлеб, колбасу, сладости, одним словом, все, что можно было приобрести за рубли и что служило существенной прибавкой к скудному рациону.

Хороших дневальных по баракам в лагере очень ценили. Когда заключенные возвращались в лагерь после проведенного на жаре рабочего дня, они заходили в убранные, чистые бараки, и, кроме того, их ждал горячий чай и снедь из лавки. Дневальные выполняли самые различные просьбы заключенных: штопали прохудившиеся носки, вытряхивали и выставляли на солнце матрацы, иногда сколачивали из отходов досок небольшой столик, за которым вечером можно было посидеть. Случалось, кто-нибудь терял головной убор, в подобных случаях хороший дневальный по бараку непременно «доставал» ему новый, стащив из каптерки.

И если дневальному по бараку и его помощникам удавалось обеспечить заключенным даже минимальный комфорт и удобство, то и работавшие в бригадах заключенные тоже не оставались в долгу: давали еду, даже делились заработанными рублями. А дополнительное питание было и оставалось важнейшим фактором. Уже спустя несколько дней мой помощник Карл пришел к заключению, что наша работа – лучшее средство побороть тоску по дому и подавленность, сильно докучавшие освобожденным от работы пожилым инвалидам, у которых свободного времени было в избытке, и отсюда – возможностей вгонять себя в депрессию. В считаные дни вечно недовольный, замкнутый, погруженный в себя, по каждому поводу бранившийся инвалид превращался в энергичного, улыбчивого, деятельного дневального по бараку. Стоило этому человеку осознать, что он нужен, полезен для окружающих, как он менялся в лучшую сторону. Карл в свое время преподавал математику и считал, что чувство удовлетворенности жизнью можно обрести единственным способом – с головой уходя в науку. Но теперь убедился, что истинное счастье обретается куда более простым способом – в оказании помощи ближним, в работе, плоды которой нужны многим и видны всем.