Ганшин поймал себя на мысли, что некстати, совсем некстати представилась ему вдруг не «Беата», которая повиснет над Фрайди-Айлендом через несколько лет, а другая орбитальная гелиоэлектростанция, «Арабелла», на которой был он когда-то… И вспомнился Йензен, апологет того самого прогресса без берегов, прогресса безоглядного и самоцельного, о котором он, Ганшин, сейчас говорил. И чем Йензен кончил, ему вспомнилось, и шевельнулось где-то в глубине души сомнение в собственной правоте, и, словно учуяв это движение, заговорил хранивший доселе молчание Янг.

— Знакомую песню вы завели, Ник! Заманчиво, конечно, не спорю:

Лес

надменно встал до небес.

Ну-ка его пилой

долой!

Щепки сдувайте,

пни вырывайте,

асфальта, асфальта сюда давайте!

Вот это подвиг в веках!

Вот это будет планета!

Катись хоть вокруг света

на роликовых коньках!

О таком мире мечтается вам, Ник? Все безопасно, все гладко, все чисто, выметено, вылизано — до тошноты. До омерзения…

— А вам приключений надо? Борьбы со стихиен? Что ж, идите в космический флот. Получите — сколько угодно. Где-нибудь на Марсе, на Венере, хоть на Плутоне. А здесь — Земля. Наш дом. И в доме должен быть порядок.

— Вот именно, Николай Иванович, порядок, — подхватил Аракелов, и по тону его Ганшин понял, что предстоит второй раунд, что дал он какое-то оружие в аракеловские руки, хотя в толк не мог взять, какое именно. Совершенно справедливо замечено. А скажите, пожалуйста, сколько человек, ну да, в среднем, в самом что ни на есть первом приближении, — сколько человек за день, например, под машины попадает? И сколько людей, даже в наше время, отмеченное триумфами медицинской науки, погибает от простого удара током, в собственном доме?

«Вот черт, — подумал Ганшин, — куда он гнет?..»

— Не знаю, — коротко сказал он. — Я этой статистикой не занимался.

— Я тоже, — кивнул Аракелов. — Но если предположу, что за год таких людей в любой отдельно взятой стране окажется побольше, чем погибло из-за Арфы за все двести лет, думаю, что окажусь недалек от истины.

— И что вы хотите этим доказать?

— Я не доказываю. Я только спрашиваю. Так вот, настаиваете ли вы на этом основании на ликвидации электрической проводки в домах и автомобильного транспорта на улицах?

— А смысл? Эта проблема решается просто до банальности — соблюдайте правила техники безопасности и уличного движения. Все.

— Отменно. Но ведь если мы знаем, что Арфа опасна во вполне определенное время и во вполне определенном месте, разве мы не можем избежать опасности?

Ах, чтоб тебя… Но сдаваться Ганшин не спешил. Слишком многое было поставлено на карту.

— А чего ради, чего ради, я спрашиваю? Электричество — это свет, тепло, это энергия, жизненный сок нашей цивилизации. Транспорт — это транспорт, тут и говорить не о чем. Да, осторожность необходима; да, любое детище прогресса несет в себе и потенциальную опасность; да, да, да! Но — это теневая сторона прогресса. Однако лицо у него тоже есть!

— Я и не спорю, вовсе не спорю, Николай Иванович. И никто, будучи, как говорится, в здравом уме и твердой памяти, оспаривать этой истины не станет.

— А где же лицевая сторона вашей Арфы? Где, я спрашиваю?

— Там, — сказал Аракелов и неопределенно махнул рукой. Во всяком случае, Ганшин этого жеста не понял, хотя на Анну и Янга он, похоже, впечатление произвел. Или помстилось Ганшину?

— Где «там»?

— Под водой. Там, где поет собственно Нептунова Арфа.

— Вы же не были, не захотели услышать ее, Николя! Вы же не знаете… А мы слышали… Это прекрасно, по-настоящему прекрасно!

— Пользуясь более казенной фразеологией, — подхватил слова Анны журналист, — Нептунова Арфа является уникальным, может быть, в глобальном масштабе уникальным природным образованием. И как таковое должна быть сохранена. Любой ценой.

— Памятники, конечно, дело великое, даже памятники природные, — Ганшин продолжал стоять насмерть. — Но можно ли противопоставлять их ценность тому потоку даровой почти энергии, которая будет падать сюда с неба?

— Не можно — должно. — В голосе Аракелова Ганшин ощутил уверенность в собственной правоте, может, даже превосходящую его, ганшинскую.

— Послушайте, Александр Никитич, — сказал Ганшин, меняя тон. — Вот вы батиандр…

— Бывший…

— Неважно. Значит, вы представитель едва ли не самой передовой области нашей, человеческой, науки. В какой-то мере можно сказать, что вы ее творение. Ее детище. И как вы можете противопоставлять поющую скалу, пусть даже феномен этот и любопытен, согласен, но по сути своей — диковину, не более, энергоснабжению огромного региона Океании? Не понимаю, честное слово, не понимаю!

— Так ведь я не противопоставляю. И никто из нас не противопоставляет. Ведь это же можно, можно и должно, повторяю, сочетать. Ну не будете вы строить свой энергоприемник здесь. Рядом построите. На другом острове. На искусственном острове на худой конец. Дороже — понимаю. Усложнение понимаю. Трудности дополнительные — понимаю. Но здесь должен быть создан заповедник. Национальный парк. Морской национальный парк, так. И нельз иначе.

— Так ведь не в одних дополнительных трудностях дело, это же годы, годы, которые уходят, уходят безвозвратно, поймите! Мы запустим «Беату» на несколько лет позже. А что это означает для Океании? Для вашего Караури, Анна? Вы отдаете себе в этом отчет?

— Да, — твердо сказала Анна, и по тону ее Ганшин понял, что дальнейшие убеждения бесполезны. — Да, Николя.

— И не измените своего мнения?

— Нет, теперь уже нет.

— Что ж… — Ганшин на секунду запнулся, принимая решение. — Что ж… повторил он, все еще колеблясь, но потом отрубил все же: — Ну а я такого решения ни одобрить, ни тем более принять не могу. У меня есть программа испытаний, утвержденная в МЭК и согласованная с правительством Караури. Я уважаю вас, Анна, я уважаю вас всех, но отступить от этой программы не хочу, не могу и не стану.

— Однако, Николя, я все-таки официальный и полномочный инженер-инспектор и имею право…

— Разве ваши полномочия, Анна, распространяются так широко, что вы можете остановить работы? — Ганшин пер напролом, ничего иного ему не оставалось.

Анна замялась.

— Нет, — признала она наконец. — Или, вернее, это не оговаривалось. Просто не могло прийти в голову…

— Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.

— Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда…