двадцать человек. Не больше. Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы смести последние барьеры.

Они шли с заводов и фабрик. Впереди молодые, совсем еще юнцы, несли красные знамена. Стала в строй социалистическая рабочая молодежь — легальные и нелегальные ее организации, загнанные в подполье и существующие под угрозой запрета. В эти первые часы восстания исчезли все противоречия между ними. Молодежь пела: «Вперед, социалисты, смыкайте ряды…» И они смыкали ряды. Вальтер увидел среди молодежи, маршировавшей по улицам, Грету и Гертруд Бомгарден, слышал, как они вместе со всеми кричали «Долой!» и «Да здравствует!» и радовались великому братанию всех социалистов.

Луи Шенгузен сидел у себя в кабинете и проклинал командующего войсками за то, что тот не отважился вооруженной силой разогнать демонстрантов. Шенгузен велел запереть все ходы и выходы в Доме профессиональных союзов, включая ресторан и главные ворота. Стоя за портьерами, он в бессильной злобе сжимал кулаки и грозил массам демонстрантов, стекавшимся к Дому. Зверь вырвался из рук; надо снова, чего бы это ни стоило, укротить его. Командующий войсками спасовал, но он, Шенгузен, твердо знает, в чем его задача. Не терять самообладания, — повторял он про себя. Семь раз отмерь, один раз отрежь! — это его жизненный принцип. У него есть время, сколько угодно, он умеет выжидать. Важно знать, что советует и что предпринимает Берлин — генералитет и руководство социал-демократической партии. Вероятно, там идут совещания. Если будет принято решение остановить поднявшуюся волну, они, очевидно, согласуют свои действия. Ему еще неясно, что именно следует предпринять. Но он знает — все зависит от первых тактических мер. И он выждет…

На улицах, перед Домом профессиональных союзов, стояли десятки тысяч людей. Народ и пел и роптал… Раздавались выкрики. Кое-кто, махнув рукой, поворачивался и уходил. Но большинство ждало, ждало перед своим собственным Домом, который был заперт перед ними на все запоры. И в то время, когда толпа внизу пела «Вставай, проклятьем заклейменный…» и «Вперед, заре навстречу», Луи Шенгузен, опустившись на корточки перед аквариумом, разговаривал со своими рыбками, ибо телефон на его столе все еще упорно молчал.

Он достал из ящика письменного стола пакетик и насыпал корму в аквариум. Широко улыбаясь, смотрел он, как со всех сторон подплывают рыбки и глотают муравьиные яйца.

За этим занятием его застали растерянные руководители профсоюзов, ворвавшиеся без доклада в кабинет. Они с удивлением переглядывались — всего, чего угодно, ждали они, но никак не думали, что их председатель сидит здесь на корточках, любуясь рыбками.

— Луи!.. Луи, они требуют, решительно требуют, чтобы кто-нибудь из нас выступил!.. Их там десятки тысяч… А с верфей еще идут и идут!

Шенгузен поднялся. Солидно, не торопясь.

— Вот что я скажу вам! — Он говорил осторожно, но твердо. — Никто выступать не будет! Во всяком случае, сейчас. Понятно? Когда нам выступать — это решают не те, кто орет там, внизу!.. Горлодеры получат по заслугам! Долго им ждать не придется! Не давайте себя запугать! Они только лают, но не кусаются. Впрочем, даже и не лают. — На лице Шенгузена мелькнула саркастическая усмешка. — Держу пари, что они собирают сейчас певцов — хотят нас подзадорить своими песнями… Большего нам опасаться нечего. Без указаний из Берлина мы ничего предпринимать не можем. И не предпримем. Связь, по-видимому, пока нарушена. Значит, остается сохранять хладнокровие! Ну вот, пожалуй, все, что я хотел вам в данный момент сказать.

III

Шенгузен оказался прав. Рабочие ждали. Они пели песню за песней, ожесточение их росло, в голосах слышалась угроза. Они пели о революции, о борьбе, о крови. Они все ждали — вот-вот что-то произойдет.

Но так ничего и не произошло…

Горячие головы из Союза рабочей молодежи хотели силой ворваться в Дом и уже собрались было взломать одну из боковых дверей. Но старшие товарищи остановили их. Тридцать лет мы состоим в профессиональных союзах, говорили они нетерпеливым, на открытии этого Дома присутствовал сам Август Бебель! Мы не можем допустить, чтобы в наш собственный Дом врывались силой.

Бесконечное стояние и ожидание никак не прибавляло бодрости рабочим, тем более что сырой, холодный ветер пробирал до костей и пустота в желудке все настойчивей напоминала о себе.

Многие, ни на что больше не надеясь, уныло расходились по домам. У людей лопалось терпение, толпа таяла с каждой минутой.

Когда спустились сумерки — а в этот ненастный ноябрьский день стемнело рано, — отважились показаться полицейские, все время прятавшиеся в подъездах и воротах домов.

Луи Шенгузен радостно потирал руки. Он еще раз оказался прав. Нет, его не проведешь. И уж, конечно, не запугаешь. Он достаточно долго был руководителем профсоюзов и знает, с кем имеет дело.

IV

Мятеж!

Восстание матросов!

Фленсбург, Шлезвиг, Неймюнстер — в руках восставших!

В Киле Советы рабочих и солдатских депутатов захватили политическую власть!

На кайзеровских военных кораблях реют красные флаги!

Вандсбекерские гусары отказались выступить против голодающих женщин!

Мог ли Вальтер не гореть воодушевлением? Разве он не боролся за наступление этого дня, не ждал его долго и упорно? Не будь он уверен в его приходе, что удержало бы его от отчаянья после стольких разочарований? Но вот этот день настал, а он… он ошеломлен событиями, подавлен и… пристыжен. В последние месяцы он ничего не делал для того, чтобы день этот приблизить. Он жил в мире грез, мечтал о будущем, которое касалось только Рут и его самого. Глух и слеп он был ко всему, что происходило вокруг…

Черт возьми, чего только не произошло за последние дни и недели! Австрия откололась! Балканский фронт рассыпался! Болгария предлагает сепаратный мир! Филипп Шейдеман — статс-секретарь кайзеровского правительства! Карл Либкнехт освобожден из тюрьмы!

Эрих Эндерлайт долго в недоумении глядел на Вальтера, отказываясь поверить, что он ничего, ровно ничего не знает.

Вальтер был подавлен чувством собственной вины. Как можно было так жить, забыв обо всем на свете? Как могло случиться, что он не заметил приближения революции? И потом… он не знает даже, как отнесется Рут к этим внезапно грянувшим событиям.

Они встретились у зоологического сада.

— Ты уже знаешь, Рут?

Она кивнула, и лицо у нее было такое, точно она услышала какую-нибудь печальную новость.

— Нет, тебе, видно, ничего не известно! — И он стал рассказывать о событиях последних дней.

— Знаю, знаю! — прервала она его. — В Киле революция. И здесь, в нашем городе, грабежи. Скоро стрелять начнут, быть может — и в нас с тобой.

— Рут, война кончена! Ведь это главное!

Она молча посмотрела на него.

— Жизнь-то какая настанет, Рут!

Она молчала.

Взявшись за руки,