по себе, мы свободны». Не обязательно верить этим словам, но они в них верят.

Военная комиссия, которая решает, сколько оружия, самолетов и так далее могут сохранить бывшие страны Оси, – уже немного другая организация. С утра военные делегаты кланялись и улыбались, завидев друг друга, – необычное зрелище для этой мирной конференции. Чувствовалось, что они знают, что несут чепуху, добросовестно эту чепуху обсуждают, но не принимают близко к сердцу. Конечно, с появлением самонаводящихся ракет и атомных бомб глупо обсуждать пустяшные пограничные укрепления Венгрии или вопрос, вправе Италия иметь два, три или четыре военных корабля – когда одна атомная бомба проделала такую работу на Бикини[88].

Военные, кажется, хоть и готовы по приказу участвовать в сражениях, настроены друг к другу более дружелюбно, чем их гражданские коллеги. Они даже отпускали шутки – сложно переоценить, насколько привлекательно и ободряюще звучит любая шутка в Люксембургском дворце.

Однажды утром приехал фотограф с камерой и аппаратурой и собрался сделать снимок бразильского военного делегата. Бразилец спокойно читал утреннюю газету и ничего не замечал, пока к нему не наклонился канадский офицер и не прошептал: «Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!» – тут по августейшему военному собранию прокатилось сдержанное басовитое хихиканье. Военные прекрасно понимают, что решение сократить количество укреплений, армий и боевых кораблей для нескольких маленьких побежденных стран не приведет ни к установлению, ни к сохранению мира где бы то ни было.

Видите ли, все это очень сложно. Мы с вами обычные люди, и нам легко сказать: «Мы хотим мира и только мира, вся планета хочет мира». Так почему люди в Люксембургском дворце не подали хороший пример? Нигде мир не казался настолько далеким, как в этих великолепных залах. И было бы прекрасно, если бы вина лежала на делегатах: тогда мы могли бы их выгнать и потребовать назначить кого-то получше и компетентнее. Но проблема была не в них. Они такие же люди, как и мы с вами, такие же встревоженные и еще более предвзятые.

Каждый из них знает, что его народ измучен, искалечен и отравлен войной. Никто из них не прожил все жестокие годы в какой-то дивной Шангри-Ла[89]. Глава норвежской делегации провел войну в Заксенхаузене, одном из крупнейших немецких концлагерей. Заместитель председателя делегации Нидерландов сидел в японском концлагере на Яве. Бевин[90] мог погибнуть от бомб, падавших на Лондон, так же как и любой таксист. Итальянский премьер-министр, чья «профессиональная переподготовка» прошла в фашистской тюрьме, рисковал жизнью в Риме точно так же, как и любой, кто выступал против фашистов и нацистов. Молодой представитель Югославии перед войной попал в тюрьму как антифашист, а во время войны воевал в рядах партизан. Поляк сидел в немецкой тюрьме во время обеих войн. За Бидо[91] гестапо гонялось, вероятно, усерднее, чем за любым другим человеком во Франции. И так далее.

Эти люди разделили боль своих народов, именно поэтому сейчас они выступают здесь от их имени. В демократических странах, где граждане могут читать, слышать или говорить то, что им нравится, политики ничем не лучше и не хуже обычных людей. Так что, возможно, нам стоит обвинить в том, что работа по установлению мира превратилась в незавидное зрелище, не лидеров, а самих себя.

Возможно ли, что все народы мира слишком дорого заплатили за войну, поэтому теперь все хотят получить мир задешево, по скидке, а еще лучше – за счет соседа? Возможно ли, что яд, распространившийся из Германии, настолько заразил и развратил планету, что теперь все люди больны и у них нет ни сил, ни здоровья бороться за спокойный миропорядок? Один итальянец спросил меня, верю ли я, что народы действительно хотят продолжать жить, я ответила: «Конечно», а после этого мы оба призадумались. Жизнь будет стоить очень дорого; во имя жизни придется идти на большие жертвы.

Библиотека дворца – прекрасный зал, куда никто не ходит; она залита солнцем и тишиной и выходит на Люксембургский сад с его упорядоченным изяществом. Из окон видны жители Франции, которые мало чем отличаются от любых других людей. Две молодые матроны вяжут возле своих детских колясок; мечтательный пожилой господин пишет акварелью; три других пожилых господина сидят на скамейке, читают газеты и покуривают трубки, стараясь экономить табак; несколько рабочих в синих комбинезонах сели пообедать на солнце. Мне интересно, знают ли они, что они, как и все простые люди во всем мире, гораздо важнее, чем те, кто сидит сейчас в Люксембургском дворце. Ведь в конечном итоге мир во всем мире – в руках не делегатов, а людей по всей планете. Почти невозможно быть справедливым, трезво оценивать ситуацию, сохранять здравомыслие и силы, когда тебя волнует, есть ли крыша над головой, деньги на еду, на обувь для детей, на уголь, на небольшие развлечения, когда беспокоят и изводят ежедневные непрекращающиеся заботы. Но нужно стараться, потому что прочный мир не придет сам по себе, не наступит задешево и никто его нам не подарит.

Делегаты мирной конференции сели в Сенатском зале Люксембургского дворца и завершили голосование по пяти мирным договорам; Восток против Запада, Запад против Востока, все как и прежде. В красивый двор въехали элегантные черные автомобили, делегаты сели в них и разъехались. Парижская конференция 1946 года подошла к концу. Конференция никогда не обладала реальной властью; идея была в том, чтобы созвать огромный международный форум и дать каждому возможность высказаться. Что ж, она выполнила свою задачу; как гигантский тревожный набат, она предупредила людей повсюду: наш мир, разделенный страхом и недоверием, раскалывается на две части. Люди, которые с такой необычайной решимостью и мужеством вели войну, должны быть так же усердны в установлении мира – если народы планеты действительно хотят жить.

В густой толпе, наблюдавшей за отъездом делегаций, уже не было той удивительной дородной блондинки. Мир – дело нелегкое, она хорошо это знает, потому что выкручиваться приходится именно ей; уже холодает, а у нее ни чулок, ни угля на зиму. А все только и говорят, что о следующей безумной войне между Россией и Америкой, так что какой в этом смысл? Она думала, что эта большая дорогостоящая конференция изменит мир к лучшему, но он, похоже, остался таким же, и она потеряла интерес – слишком удручающе все это выглядит. Так что она пошла в кафе пить коньяк с друзьями и пытаться забыть о собственных бедах и бедах всего человечества.

Война во Вьетнаме

К весне 1949 года Израиль фактически выиграл войну за независимость, победив арабские государства Ближнего Востока, но Арабский легион[92] все еще проводил вылазки из-за высоких холмов пустыни Негев, и израильская армия укрепила холмы напротив пулеметными гнездами. Негев – интересное место с точки зрения геологии: полосы песка, отвердевшего до состояния камня, мертвые, необитаемые просторы и очень неприятная тишина. На войне всегда стоит либо страшный грохот, либо страшная тишина, и одно ничем не лучше другого.

Я помню, как меня впечатлило и поразило равенство полов в израильской армии: каждый здоровый израильтянин, независимо от возраста и пола, истово защищает новую жизнь на древней земле. И я помню хорошо знакомое ощущение, как бежали мурашки по спине, когда мы ехали в джипе посреди пустыни в сторону аэродрома. До этого мы посетили огневую позицию израильской армии; командовавшего там майора и девушку, его заместительницу, убили выстрелами в спину через несколько часов, когда они ехали по той же дороге, что и мы.

Так выглядела война в Израиле на тот момент, такой она и осталась – полной подлых и жалких ударов из-за угла. Арабские правительства, которые больше ни о чем не способны договориться между собой, используют Израиль в качестве объекта всеобщей ненависти, универсального козла отпущения. Это политически выгодное состояние войны – одна из самых отвратительных вещей в современном мире, а также пустая трата времени, жизней, денег. Арабам не нужны вооружение и армии;