— Твою ж мать, — он поднимается.

Не намертво сплетены. Жаль.

В коридоре Мария, посланник дьявола. В полураспахнутом красном халате. И с укладкой. И с макияжем. Выбивает дробь по полу каблуком и угрожает, что если мы этой ночью опять фильм включим, она пожалуется управляющему, мы достали, они с Германом не могут спать.

Вообще-то громко мы не включаем. И ее никто не заставлял селиться в соседний номер. И подслушивать через стакан у стены.

— А вчера? Похабщина, Саш, — закатывает глаза.

Ага. Мы смотрим классику. Джузеппе Верди. А Мария не прониклась оперой о проститутке, умирающей от туберкулеза. Бесчувственная. Фильм трогательный.

— Маш, хочешь — иди к управляющему, хочешь — переезжай в другой номер, в чем проблема, — он закрывает дверь, она тянет руку, он нетерпеливо выдыхает. — Что еще? Мы спим.

— Я вижу, что ты не спишь. Слушай…

Она заводит шарманку про Егора. Сынуля пропускает экзамены, беда, что делать?

Алекс опирается на косяк. Предлагает ее Герману сходить за лопатой и расчистить дорогу до трассы.

Он почти голый, в штанах всего. Мария пялится. Взбивает волосы.

— Ох, — она вдруг меняет тему. — На ужине общалась с ведущей, ну той, помнишь, на обложке у вас была. Которая клинья к тебе подбивала, я еще смеялась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну-ну, — поддакивает он.

— Так вот, Саш, ты не представляешь, — разражается хохотом. — Она думала, мы до сих пор вместе, а Герман мой брат. А когда узнала, что ты теперь не женат…А вспомни, вспомни, — сгибается от смеха и держится за его плечо. — Как она за тобой в командировку мотанула и номером ошиблась, мы с тобой, значит, из лифта на этаже выходим, а она выскакивает от тех пожилых немцев в одних трусах, ой, не могу…

Они на пару ржут.

Прекрасно.

Ничего, что я тоже здесь?

— А ты еще такой: я не вызывал вам эскорт, придите в себя…

Ау, прием!

— А я говорю: Саш… — она разгибается, у нее распахивается халат и вываливается силикон в красном ажурном лифчике.

Взрываюсь. Резко встаю и иду к ним. Отодвигаю Алекса и хлопаю дверью, оставив юмористку в одиночестве.

— Эй, ты! — после паузы орут из коридора. — Совсем обнаглела?!

Молча иду обратно. Он хватает за локоть уже у кровати, я плюхаюсь на покрывало.

— Чего психуешь? — наклоняется к моему лицу.

— Не должна? — задыхаюсь, глотаю слова. — Тебе это нормально?

— А тебе?

— В смысле?

— Я с Егором не запрещаю общаться.

— При чем тут?

— При том.

— Ты про что?

— Ты поняла.

Смотрим друг на друга в упор и мне нехорошо, не взгляд, а магнит, тянет наружу потаенное, про Егора знал и знание прятал, теперь достал и меня лупят вспышки прожекторов, всполохи ревности в бездонной черноте глаз щелкают кадры моего волнения, тащат к себе во тьму, топят и вешают, ищут дефекты, но мое чувство целое, четкое и яркое, только его, он все выцедил, и я выжата, не могу терпеть, отвожу взгляд.

Он отходит на шаг, смотрю на его брюки, они свободно болтаются на бедрах, длинные штанины, наступает пятками.

— Там с этой ведущей не сильно смешно было, — говорит, помолчав. — На слёте журналистов награду присуждали. А тот дедок, к которому она в номер сунулась, в комиссии сидел. Он в отеле с женой жил, и когда эта дура к ним заявилась, жена его решила, что я ему девицу заказал. Типа подмазывался, чтобы журналу нашему награду дали. И меня из-за этого с конкурса сняли, — он усмехается. — Прибить ее тогда хотелось, — без перехода не в тему добавляет. — Прошлое в прошлом, да, Кристин.

Не поняла, он спросил или что.

Откашливаюсь:

— Слушай, твой сын…

— Ни сын, никто. Ты и я. Закроем тему.

— Да. Но просто…

— Кристина, всё.

— Ты вечно командуешь! Ты и я, мне ясно, но хватит меня затыкать, — цепляюсь в его брюки, тащу его ближе.

Все еще сижу, он тормозит прямо перед моим лицом, бьюсь носом ему в пах. Отстраняюсь, он давит мне на затылок и прижимает к себе. Верчу головой, чувствую, как под шелковой тканью растет эрекция.

Моя щека на пижаме, под ней возбуждение, и знаю, что нет трусов, он не любит.

Он гладит меня по волосам.

Я в опасности.

Он не просил, но я не совсем дура, замечаю, как он во время секса на мои губы смотрит и не решается. Но в этом-то он первый, и сомневаюсь, как быть, наверное, сесть перед ним на колени, открыть рот и всё — недостаточно.

В одной американской комедии девственник возомнил себя мачо и сказал девушке "отсоси мне, прелесть".

И она как давай ржать. Так не обольщают.

Но Алекс мог бы не молчать, и хотя бы с этого начать "отсоси мне, Кристина".

Черт, какое испачканное в разврате слово. Лишь в моей голове и моим голосом — а меня потряхивает.

— Возьми в рот, Кристина.

Нет, так я покраснею словно рак и будет некрасиво.

И тут бдыщ, соображаю, что выкупанная в бесстыдстве хриплая просьба вслух прозвучала.

В доказательство руки перестают гладить волосы и задирают мою голову.

Он возвышается, мутным взглядом изучает мое лицо, такой соблазнительный в своей грубоватой натуре, огромный лакомый кусок моего торта.

— Ладно, — соглашаюсь.

Кладу пальцы на резинку и оттягиваю штаны. Заглядываю. Меня ждут, блестит выступившая смазка. Пахнет гелем для душа, свежесть арктики. И чуть-чуть парфюмом.

Касаюсь языком. Лизнув каплю с головки останавливаюсь, он вздрагивает, ниже стягивает штаны и сжимает мой затылок. Наклоняюсь и смыкаю губы.

Кожа тонкая и горячая, горчит, как и везде его тело, вкус мужской косметики. Вбираю на полную, но даже до половины не дотягиваю, а он будто еще растет прямо во рту у меня.

Он мне не помогает. Я искренне стараюсь, но словно съела мороженку и развлекаюсь с оставшейся мега-палкой, нужна инструкция.