Грибаков схватился за трубку, как блокадник за кусок хлеба.

— Малышев? — заорал он. — Что у тебя? Освободили всех пленных? М-мать их… Что делать будем, капитан? Вот и я так думаю. Что Касторов? В голову? 3-зар-раза… Вакуленко не вернулся? Слушай, что у тебя со связью? Тоже помехи… Нет, комполка теперь я. Откинулся Романенко. Значит, будем пробиваться…

Согласовать план действий они не успели. Начался второй штурм.

Примерно то же происходило везде, где стояли части Советской Армии, заброшенные в Крым. Потрясенные крымским вероломством десантники и мотострелки дрались отчаянно, но бестолково. Никакой возможности скоординировать действия не было: все рабочие частоты кто-то старательно забивал помехами.

В Каче солдаты полка спецопераций перебили охрану и вырвались на свободу.

В Саках резервисты и освобожденные ими егеря отбивали авиабазу.

В Евпатории ополченцы освободили пленных и взяли в окружение 161-й парашютно-десантный полк.

В Кымыл-Муруне командир роты казачьих резервистов и командир разведбата есаул Денисов поносили друг друга последними словами: не зная, что разведчики уже освободили себя сами, резервисты кинулись на штурм, и в стычке со своими погибло девять человек.

В Севастополе шли уличные бои, в которых ни одна из сторон не могла взять верх.

В Симферополе резервисты натолкнулись на спецназ и были выброшены из города.

В Керчи была почти без боя отбита батарея береговой обороны на мысе Ак-Бурун. После сражения крымцы освободили порт и судостроительный завод.

В Ялте командир 104-й дивизии ВДВ генерал Драчев вместе с батальоном охраны пробивался на восток, к Гурзуфскому Седлу.

В Курман-Кемельчи капитан Суровцев приказал перебросить через ограду, к штурмующим, труп командира бронемобильного батальона подполковника Велецкого, забитого насмерть, объявил пленных заложниками и пригрозил, что будет убивать офицеров по одному каждую минуту, если беляки не отступят.

* * *

Капитан Суровцев убил Велецкого сразу после того, как началась стрельба и расположение части, занятое ротой Суровцева, оказалось в осаде.

Капитан, в отличие от своих сослуживцев, не был ни напуган, ни потрясен внезапным вероломным нападением белых резервистов. Вадим Суровцев с детства усвоил, что белякам верить нельзя. Этому научил дед, прошедший через врангелевскую контрразведку и чудом спасшийся во время наступления красных на Александровск (ныне — город Запорожье). Недели, которые он провел, избитый и израненный, в подвале тюрьмы, впечатались в его память так же прочно, как рубцы от белогвардейской плетки — в его спину. Вадим в свое время много слышал от Нестора Суровцева про тот подвал, и белых ненавидел активно.

Поэтому когда в городе началась стрельба и расположение части попробовали взять штурмом (Суровцев отбил штурм — нечего делать), он не гадал, кто бы это мог быть. Он решил расспросить людей компетентных. А буде компетентные люди откажутся его консультировать, Вадим Суровцев вспомнит дедушкины рассказы и применит к белячкам их же собственные методы.

— Парфенов! — крикнул он сержанту, — А приведи-ка ко мне белого комбата.

Подполковника Велецкого привели меньше чем через минуту — Суровцева в роте старались не сердить. Тот, кто сердил его, имел обыкновение ходить в синяках от частых совершенно случайных падений на лестнице.

— По документам, — Суровцев постучал пальцем по папке, — у вас все на месте. Кто только что штурмовал расположение части?

Велецкий промолчал. Пусть советский командир немножко напряжет мозги и найдет в сейфе досье на резервистов части.

— Молчишь, сука? — Суровцев вытащил из ножен десантный нож. Белый комбат не выглядел героем. Капитан был почти уверен, что ему не придется пускать нож в ход.

— Раздевайся, — сказал он.

Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком. Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.

— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или «голубой»? — спросил он.

Суровцев завелся с пол-оборота.

Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это сильным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более тяжкие повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом по затылку.

Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:

— Снять с него одежду и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…

* * *

Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось восемнадцать минут…

К трем часам ночи в Курман-Кемельчи прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.

Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Курман-Кемельчи, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм. Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины.

Но для этого нужно, чтобы Курман-Кемельчи, hell damn it, был свободен!

— Проломите танками ограду! — настаивал он, — и ни черта они не успеют!

— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!

— Да не с ума же они сошли!

— А я говорю, там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!

— Сэр. — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.

Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.

Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.