Я слезаю с тренажера: ноги настолько ватные, что, если бы не цепь, за которую я прикована к колонне, я бы просто потеряла равновесие. Держась за цепь, я подтягиваю себя к колонне, как будто меня кто-то тащит, как рыбу из воды, и тяжело оседаю на матрас, обхватываю ноги руками и, уткнувшись лицом в голые колени и закрыв глаза, съеживаюсь в клубок.

Ну что, спасибо тебе, мисс Соренсон. Он худой, она толстая, оба ботаны, толстая не смогла выебать худого, вместо этого сосалась с какой-то cюсюкающей отличницей, и та ее обломала. Худой в итоге наложил на себя руки, толстая поступила учиться за счет бабкиной заначки. Нормальное начало, я считаю, ну а дальше-то чего. Прошу прощения, не впечатляет! Не уверена, что рассказам Соренсон вообще можно доверять. Хипстеры типа нее соврут – не дорого возьмут. Могла все и выдумать.

К моменту, когда я вернулась к Соренсон с бейглом ей на завтрак, прошел час. Она, недовольная, молчит и не сводит глаз с еды, которую я принесла. Я вкладываю бейгл в Линины грязные благодарные лапы.

Пока она ест, я выношу и смываю говно в унитаз, выливаю мочу, потом кое-как опорожняю бассейн с медвежонком-извращенцем: хреновину пришлось тащить в ванную и как-то засовывать слив через край душевого поддона, чтобы соренсоновская грязь заполнила канализацию славного города Майами. После этого долго и муторно наполняю все три сосуда заново.

Выполнив эти тягостные задачи, я возвращаюсь к Соренсон, которая удивительным образом до сих пор жует свой завтрак. Да, она заставляет себя есть медленнее и поглядывает на меня c набитым ртом. Я сажусь на стул напротив нее, держа в руке Утренние страницы:

– До фига написала. И очень откровенно. Молодец.

Она с надеждой смотрит на меня:

– Я старалась писать максимально честно…

– Плохо, что это не Утренние страницы.

– В смысле? Я утром написала, сразу как проснулась, правда, я…

Я поднимаю руку, чтобы она замолчала:

– Утренних страниц должно быть три. А здесь больше двадцати!

– Но ведь чем больше, тем лучше, разве нет? На две недели вперед!

– Надо писать по три страницы зараз, чтобы можно было поднимать вопросы и обсуждать их небольшими, удобоваримыми кусками. А тут… – я машу листами, – тут столько всего наворочено.

– Утренние страницы принадлежат мне, Люси. Почитай Джулию Камерон, если мне не веришь, – спокойно говорит она. – Они не предназначены для того, чтобы ты с ними что-то делала. Ты же не психолог, не психотерапевт, не консультант…

– А ты просто ребенок. Не понимаешь, что ли? Не понимаешь, что ты сейчас делаешь? Ты пытаешься мной манипулировать, как это всегда делают слабаки: через обман, манипуляции, отговорки…

Соренсон рукой, прикованной к цепи, откидывает сальную челку в сторону.

– Люси, это бред. Это безумие. Послушай, я знаю, что у меня проблемы, и спасибо, что ты пытаешься мне помочь, но похищением человека ты себя подводишь под уголовную статью, это не выход!

– Похищение человека. Так, интересный термин. А где записка с требованием выкупа? Кому прикажешь отнести? Каковы мои требования? Похищение человека, говоришь? Мечтай об этом. Это правомерное вмешательство третьего лица, если уж на то пошло. Ради твоего же блага, – говорю я.

– Моего блага? Какого блага? Зачем? Тебе-то какое дело!

– Фигура речи, – гавкаю я, занервничав из-за ее наступления. – Работа у меня такая, блядь. Ты для меня – вызов. Я костьми лягу, но приведу тебя в форму. Да и не придется мне ложиться костьми, – с выражением заявляю я и вижу, что в глазах у нее вспыхнул страх. – Ты не победишь, сука, – говорю я и добавляю: – Потому что я не дам тебе проиграть.

– Это все из-за телефонного видео, – кивает Соренсон. – Ты меня наказываешь за то, что я отдала видео на телевидение…

– Да хватит уже про это ебучее видео, – перебиваю я, – впрочем, раз ты о нем заговорила: да, ты мне серьезно подгадила, конечно, но это никакого отношения к делу не имеет. К делу имеет отношение твое ожирение, а также ложь и отрицание, благодаря которым оно никуда не уходит.

– Нет! – кричит Соренсон, но вдруг морщится и начинает тереть виски. – Черт… Голова раскалывается!

Я иду на кухню и возвращаюсь с полотенцами и мылом. Соренсон просит дать ей аспирин.

– Нет. Не пострадаешь – не поймешь. Я хочу, чтобы ты прошла через все это говно и запомнила, каково это. Это у тебя все из-за отказа от пепси и кока-колы, – говорю я, засовывая еще несколько бутылок Volvic в переносной холодильник.

Лицо ее охватывает гримаса ужаса.

– Вода у тебя какое-то универсальное средство от всех болезней!

– Зато твое средство – кока-кола, которая ни фига не помогает!

Соренсон смотрит на меня из-под челки снизу вверх запавшими, испуганными глазами:

– Мне нужны тампоны.

Я залезаю в свою косметичку, достаю несколько штук и cую ей.

Она трогает пальцем свой грязный спортлифчик и смотрит на вонючие трусы:

– Мне нужен нормальный душ! Нужно вымыть голову! Я как кусок говна!

Это ты сказала, толстуха.

– У тебя есть надувной бассейн. – Я показываю на самодовольно ухмыляющегося медведя. Какой родитель даст своему ребенку сидеть на такой роже? Потом же греха не оберешься.

– Я не могу в нем нормально мыться… – Она отмахивается и проводит ладонью по своим жирным волосам. – Мне правда надо вымыть голову!

Я качаю головой:

– Твой жир – вот настоящее говно; если ты пóтом и кровью сбрасываешь жир, это не говно. Сбрасывай дальше, а там посмотрим. Трудись, блядь!

И опять я ухожу под серенаду воплей, которые переходят в тяжелые, душераздирающие, полные ненависти рыдания.

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Тема: Прошу тебя, отзовись

Лина,

это уже не смешно. Когда я тебе звоню, телефон сразу переключается на голосовую почту. Позвони мне, пожалуйста. У тебя все в порядке? Ты что, потеряла телефон?

Мама X

Ах-ах. Иди-ка ты нахуй, Соренсон-старшая.

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Тема:?!?

Женщина, которой нравятся не мужчины, а женщины? Что вы имеете в виду? Да будет вам известно, что я мать и планирую выйти замуж за своего друга в следующем году. Вы безумны. Больше не пишите мне, пожалуйста.

Кому: [email protected]

От: [email protected]