– С пирожными? – уточнила Регина.

– В любом количестве.

В кофейне царил приятный сумрак. Регина заказала штрудель с вишнями – и с презрением фыркнула, когда Линда, борясь за талию, ограничилась низкокалорийным фламбе. Вскоре из панели столика выдвинулись миниатюрные чашечки с кофе. Откусив кусок штруделя, Регина с набитым ртом посмотрела на герцога. Оливейра, вне сомнений, нервничал. Не надо было иметь в личном деле пометку «телепакт», чтобы обнаружить волнение гранда.

Остаточные явления схватки?

– У меня четверо сыновей, – Оливейра с наслаждением вдохнул аромат кофе. – И ни одной дочери. Казалось бы, мне нет причин горевать. Наследники – это главное для человека моего происхождения. Но поверьте, что встречаясь с вами, я омрачаю радость печалью. Мне хотелось бы иметь дочерей. Если угодно, спишите это на сентиментальность провинциала.

– Мы вас тоже любим, – улыбнулась Линда.

– Тогда вы будете снисходительны к моей прямоте. Мне не нравится сеньор Рюйсдал. И я вижу, что он очень нравится вам обеим.

Девушки переглянулись.

– Отцовская ревность, – сказала Регина, – это эхо детского эгоизма. Нам читали по психологии. Или вы сами не прочь жениться на нас? На обеих сразу, а? Как на Эскалоне с многоженством?

– Я женат, – герцог шутки не поддержал. – И я не ревную. Я с радостью поднесу каждой из вас свадебный подарок и пожелаю счастья в браке. Разумеется, после совершеннолетия по вашим законам. Мне просто не нравится сеньор Рюйсдал. И я счел бы себя подлецом, если бы не поделился сомнениями с вами, дорогими мне людьми. Впрочем, я и так чувствую себя подлецом…

– Почему?

– Я вижу, что разговор ранит вас.

– Ни капельки! Мы же всё понимаем…

Регина сперва сказала это, а уж потом удивилась своему спокойствию. Фома не нравится герцогу? В отсутствие Фомы – арт-трансер остался в спортзале – слова Оливейры не слишком трогали девушку. Вот и Линда смеется, кивает. Ясное дело, что герцогу не понравился бы даже Супер-Молния, спаситель Галактики! На что тут обижаться?

– У нас на Террафиме муж часто старше жены. Насколько я знаю, у вас это не является нормой, – продолжал герцог, нимало не успокоившись. – Фома существенно старше каждой из вас…

– Всего на четыре года!

– Да? Не хотелось бы подвергать сомнению ваши слова… Это точно?

– Он сам сказал!

Регина начала раздражаться. Слова о возрасте супругов показались ей обидными. Не на маму ли с папой герцог намекает? Да, мама старше папы. И что? Такую маму поискать…

– Вы ему верите?

– Да!

– Допустим, я тоже поверил, – лицо Оливейры противоречило сказанному. – Возможно, он беден? Хочет поправить дела за счет выгодного брака?

Линда скорчила уморительную гримаску.

– Сеньор Оливейра, он же Рюйсдал!

– Это что-то значит?

– Сын продюсера Рюйсдала! Ну вы и нашли бедняка…

Девушки, как по команде, взялись за кофе. Спорить с герцогом было всё равно что бить ребенка. Любой выдвинутый Оливейрой аргумент разлетался в прах сам собой.

– А почему вы решили, что Фома старше? – вдруг спросила Линда. – Ну, старше, чем есть в действительности? Внешность?

Герцог нахмурился:

– Нет.

– Поведение?

– В целом – нет. Предложить поединок малознакомому человеку? Трое на одного? Спросить при дамах, убивал ли я? Только юнец мог сделать всё это. Считайте мои подозрения чутьем. Или причудой стареющего ревнивца.

– И все-таки? – не отставала Линда.

Допив кофе, герцог отставил чашку в сторону.

– У вас живут дольше, чем на Террафиме, – сказал он, вертя в пальцах ложечку. – Но и взрослеют позже. Признать свое поражение до схватки – талант, не свойственный юности. Особенно когда на твоих глазах проигрывают друзья. Сдаться, не боясь потерять лицо… Это ли юность?

КОНТРАПУНКТ

РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

Наши фобии – наши дети.

Мы рожаем их в муках. Пеленаем, кормим грудью, выводим гулять. Радуемся первому шагу, первому прорезавшемуся зубу. Волнуемся за них. Ах, моя боязнь пауков не спит ночью! Караул, у моего страха перед замкнутым пространством болит животик! Ужас, охватывающий меня при виде высоты, похудел и скверно выглядит!

Список фобий огромен. Мы нарожали их сверх всякой меры, нимало не заботясь о том, чем будем кормить такую ораву. Боязнь рептилий, электричества, пустых комнат, снега, света, темноты, демонов, справления малой и большой нужды, скорости, радиации, кукол, порчи… Наконец, панфобия – боязнь всего. Их больше, чем нас. Ими человечество отгораживается от неизвестности, заглядывающей с улицы в освещенное окно – наши страхи сильнее чужих страхов, уж они-то никому спуску не дадут, их армада непобедима, кто бы ни вторгся…

Без фобий мы одиноки. Но это не главное. Без фобий мы бессмысленны.

– На заре времен, – сказал маленький охотник Цагн, – я встретил детеныша антилопы. О, это был прекрасный детеныш! Он обладал белым брюхом, белой головой и белой задницей. И желтыми, как песок, боками обладал он, да. И загнутыми рожками, да. И большим, больше неба, счастьем, да.

– Достаточно, – сказал Джошуа Фластбер, этнолог. – Я уже понял. Это был выдающийся во всех отношениях детеныш. Скажи мне лучше, что ты делал на заре времен, если тебе всего двадцать три стандарт-года? Вот, смотри: я беру клипсу биоанализатора, защелкиваю у тебя на ухе – и анализатор точно указывает твой возраст.

– Я не знаю, что такое «двадцать три», – сказал маленький охотник Цагн. – Ты живешь в странном мире. Считать для тебя важнее, чем дышать. Как же мне не быть в начале времен, если я Цагн, Богомол, Создатель Вселенной? Как же мне не быть везде и всегда, да?

– Продолжай, – сказал Джошуа Фластбер, этнолог.

– Мы встретились на заре времен, – напомнил маленький охотник Цагн. – Я и прекрасный детеныш антилопы. От любви к детенышу мой живот раскалился. От любви к детенышу мои ягодицы увеличились, как в сытый год. Я пошел в пустыню Карагуа и нашел там мед диких пчел. «Ешь, дитя!» – сказал я детенышу антилопы, прекрасному, как то, о чем ты не хочешь долго слушать. И он съел, да. О, как чудесно он съел мед!

– Я рад, – сказал Джошуа Фластбер, этнолог.

– Но тут случилась беда, – сказал маленький охотник Цагн. – У беды была огромная тень. Больше моей радости, да. Больше счастья детеныша. Тень беды накрыла нас, меня и детеныша антилопы. Я поднял голову и увидел его. О, велик был он, велик и могуч, и гневен!