А тут и ракета взорвалась и все исчезло. Долго Татьяна отмывала в театральном туалете свою маму.

Валера исчез за дверью рядом. Потом они воссоединились и пошли домой. Отперли дверь, а в квартире, в черной жиже на полу, вертелись, вздымались и опадали черные живые веревки…

Семейка оказалась на улице и пошла в скверик. Во дворе было неудобно сидеть в таком грязном виде.

Татьяна опять стала плакать и проситься в дурдом, крича, что ей все показалось, что на самом деле мир – это сон и ей все снится.

– Не хочу просыпаться, – твердила она как в горячке. – Дайте мне укол.

Пока она так плакала, ее семья сидела рядом на скамейке, а потом настала ночь, и все растворилось во тьме.

Татьяна очнулась, лежа у себя в квартире на полу, потому что в дверь стучали и звонили.

Она с трудом встала, открыла дверь.

Там стояли запыленные, грязные, как бомжи со свалки, мама и Валера. Мама причем с двумя мешками наперевес.

У стоящих в дверях были усталые, какие-то чумовые лица и круглые от изумления глаза.

Татьяна сказала:

– Мам, ты почему?.. Ты там? Как ты чувствуешь?

Ей никто не ответил. Пришедшие осторожно заглядывали в квартиру.

В доме зияла пустота. Ветерок из открытых, полусгоревших окон гулял, шевеля лохмотья обоев.

– Что смотрите? – спросила Татьяна. – Змей уже нет, проходите.

Они переглянулись, кивнули и вошли.

– От это да, – загудел Валерий. – Погуляла без нас.

– Не я погуляла, – тихо возразила Татьяна.

– Как ты похудела! – закричала мама.

– А ты как! А Валера!

– Кузи нет дома? – осторожно спросила бабушка.

– Слава те, нету, – ответила Татьяна и заплакала. Бабушка поставила свои мешки на стол, единственное сухое место в доме, и сказала:

– Большой мешочек – это был Кузя.

Татьяна отвернулась и заплакала, затыкая себе рот рукой.

– А маленький? – из вежливости к больной старушке спросил Валера.

– Маленький – это был Мишка.

– Здорово. А они не разговаривают?

– Пока что нет, – ответила бабушка неуверенно.

– А что там внутри-то? – спросил опять зять. – Можно посмотреть?

– А песок. Песочек, – объяснила помертвевшая баба Лена. – И все.

Она тяжело опустилась на обгорелый диван. Зять взял в руки маленький мешок, развязал его своими могучими пальчищами, и вдруг в образовавшуюся горловину оттуда на волю вылезла усатая голова! И тут же стал выдираться сам Мишка (уши на всякий случай прижатые). Он выскочил и от радости начал делать плотные восьмерки вокруг ног бабушки! И обвивать ее хвостом! Не обращая внимания на мокрый пол.

– Вот, – заключил Валера самодовольно и стал развязывать следующий мешок.

Через две секунды они уже все обнимались, Кузя молчал, тыкался носом то в бабушку, то в маму, Татьяна плакала, а отец всех отодвинул и стал подбрасывать Кузю до грязного потолка.

Бабушка твердила:

– Ну-ну, ну-ну, ну хватит… – А сама шмыгала носом.

Шесть рук, ведра и тряпки, пакет побелки для потолка и обои на стены…

Потом все пировали в чистой квартире, было много гостей, бабушка сделала тазик холодца и тазик винегрета. Люди натащили всякого добра.

– Мы бедные, – объяснял всем захмелевший зять, почему-то очень добрый. – У нас нет ни-че-го! Принимаем в дар любое. На тебе, небоже, чего нам негоже.

Потом народ пел любимые «То не вечер» и «Ой, мороз», печальные песни, но очень громко и радостно.

Кузя молчал, не путался под ногами, он сидел и смотрел по принесенному кем-то телевизору новости, все подряд.

Что-то он там кивал, шептал, показывал на экран пальцем, как все маленькие дети, а потом уходил и рисовал войну, взрывы или солнце, цветы и домик ниже цветов, и один раз сказал бабушке, когда взрослые уже прощались в прихожей:

– Ты не умрешь.

– А как же, – закивала усталая бабушка. – А как же. Вот вырастешь, изобретешь лекарство от смерти.

– Да, – ответил он. – Приблизительно так.