Хоть Рэнд и погрузилась с головой в писательство, она продолжала принимать гостей. Каждый уикенд к ней заглядывали Рут Хилл и ее муж Баззи, также регулярными были собрания небольшого кружка интеллектуалов из расположенного неподалеку Калифорнийского университета (на тот момент называвшегося лос-анджелесским государственным колледжем). Получив приглашение от профессора, Рэнд пообщалась со студентами факультета политологии и, убедившись, что они не являются коммунистами, пригласила их к себе домой. Их профессор вспоминал: «Она была доброжелательной и гостеприимной, но все же в ней присутствовала некоторая холодность.

Это было связано с ее личностью. У нее были собственные взгляды и собственные мнения – все остальное ее словно бы не интересовало». Рэнд хотела – и добилась в этом некоторого успеха – убедить студентов разделить ее взгляды. Один из них вспоминал: «Я столкнулся с двумястами пятьюдесятью различными философскими школами – но все это было как огромное колесо, которое стояло на месте, потому что все эти утверждения противоречили друг другу, уравновешивали друг друга. Я просто перестал понимать, что же я думаю обо всем этом. А она принялась удалять одно высказывание за другим, еще и еще. И в конце концов колесо начало вращаться. И я определенно последовал за ней». Рэнд обнаружила, что, в отличие от зрелых консерваторов, с которыми она встречалась в Нью-Йорке и Голливуде, этих юных искателей смысла жизни, довольно легко обращать в свою «веру».

Среди студентов, группировавшихся вокруг Рэнд, особенно выделялся Натан Блюменталь. Между ними очень быстро установилось полное взаимопонимание – словно бы искра проскочила. Блюменталь с самого начала очень понравился Рэнд, а сам он просто почувствовал себя как дома. В тот первый вечер они начали долгий разговор, продлившийся до следующего рассвета. Это напоминало ее диалоги с Патерсон, но на этот раз компанию Рэнд составляла не старшая подруга, а симпатичный молодой человек, жадно ловивший каждое ее слово. Через несколько дней Блюменталь вернулся с Барбарой Видман, своей будущей женой. Видман также была полностью очарована Рэнд. Она смотрела в ее лучистые глаза, «которые, казалось, знали все на свете и утверждали, что от них не существует никаких тайн». Вскоре эти двое стали частыми гостями на ранчо О’Конноров. Несмотря на то, что Рэнд всегда склоняла разговоры со своими новыми друзьями к философским и политическим темам, она также терпеливо выслушивала жалобы Барбары на личные неприятности во время их долгих прогулок по территории поместья. Четсуорт стал спасительным убежищем для двух студентов, чьи ярко выраженные правые политические взгляды сделали их весьма непопулярными фигурами в университете. Рэнд, со своей стороны, наконец, обрела такие дружеские отношения, в которых она чувствовала себя полностью комфортно. Блюменталь и Видман не требовали от Рэнд больше, чем она могла им дать, они никогда не подвергали сомнению ее авторитет, а их восторженное отношение к ее работам было для нее настоящим бальзамом.

Бывший, на момент их встречи, впечатлительным юношей, находившимся в поисках кумира, Натан очень быстро распознал родственную душу в Рэнд. Они действительно были очень похожи. Как и Алиса Розенбаум, Натан был отчужденным интровертом, который чувствовал себя оторванным от окружающего мира. У Алисы были ее любимые фильмы – а он находил отдушину в драматургии, прочитав за время своего обучения в старших классах около двух тысяч различных пьес.

К тому моменту, когда он познакомился с Рэнд, Блюменталь выучил «Источник» практически наизусть. Услышав цитату из этой книги, он сразу мог сказать, какая фраза предшествовала ей, и какая шла следом. Он начал разговаривать с Рэнд по телефону по нескольку раз на дню, а почти каждый субботний вечер поводил у нее дома. Рэнд была словно бы более взрослой – и женской – версией его самого, хотя поначалу Натан не рассматривал ее как женщину. Через два месяца после знакомства он подарил ей экземпляр университетской газеты со своей публикацией, подписанный следующим образом: «Моему отцу – Айн Рэнд».

Публикацией, которую Натан подписал для Рэнд, было его совместное с Барбарой письмо в редакцию, являвшее собой опасный выпад в сторону Ф. О. Матьессена – литературного критика и гарвардского профессора, который покончил с собой, находясь под следствием из-за своих связей с коммунистами. Смерть Матьессена получила широкую огласку и стала тяжелой утратой для его коллег по левому крылу, которые считали его первым мучеником Холодной войны. Однако Натан и Барбара не испытывали по этому поводу ни малейшего сожаления. Вместо этого они предложили другую трактовку его смерти, рассматривая ее сквозь призму «рэндистской» философии и связывая с иррациональностью, свойственной коммунизму. В своем письме Натаниэль задавал вопрос: «Если человек возлагает свои надежды на идею, которая содержит в себе неразрешимое противоречие, и когда он видит, что она является испорченной и провальной по всем параметрам – есть ли что-либо героическое в том, чтобы покончить с собой потому, что не работает идея, которая не может работать в принципе? Резкое и бестактное, письмо утверждало, что такие люди «вообще не заслуживают жалости – скорее они заслуживают того, чтобы отправиться в Ад». Оно вызвало в университете массу ожесточенных споров и навсегда испортило отношения Барбары с профессором философии, который был близким другом Матьессена. До того, как письмо было опубликовано, этот профессор был очень внимателен и радушен по отношению к Барбаре – он даже ездил вместе с нею и Натаном в Четсуорт, в гости к Рэнд – после чего заявил, что был глубоко впечатлен общением с ней. Теперь же он вступил с ними в конфронтацию и начал открыто критиковать Барбару со страниц студенческой газеты. Его враждебность была настолько сильной, что Барбара поняла – если она хочет продолжить изучать философию на достойном уровне, ей придется поменять университет. Блюменталь, в свою очередь, был равнодушен к этим потрясениям. Он был крестоносцем, который нашел свое дело.

Горячо преданный Рэнд, Натан начал разрывать связи со своей семьей. Он затеял перебранку с исповедовавшей социалистические взгляды старшей сестрой, отчитывая ее в гневных письмах за аморальность и непоследовательность – и его язык был словно бы напрямую позаимствован у Рэнд. Вернувшись из поездки домой, он рассказывал, что ругался с сестрой так яростно, что даже охрип. Видя в этой его несдержанности прежнюю себя, Рэнд посоветовала Блюменталю использовать в отношениях с людьми иной подход. Год спустя Натан сообщил, что это, кажется, подействовало. Вместо гнева он стал использовать логику: «Когда мои собеседники начинали возражать, я указывал им на схожее допущение, с приемлемостью которого они уже согласились ранее по ходу разговора – и это всегда помогало мне выиграть спор». Пускай ему и не удалось полностью переубедить членов своей семьи в их отношении к социализму, все же, Натан открыл для себя силу выверенной и упорядоченной философской системы. К тому времени он называл Рэнд «дорогушей» в своих письмах. Она отвечала взаимностью, ставя Натана и Барбару выше всех остальных – и даже давала им читать ранние черновики романа «Атлант расправил плечи».

Рэнд не хотела, чтобы их общение прекращалось. Настолько сильно не хотела, что даже снова переехала в Нью-Йорк после того, как туда отправились Барбара и Натаниэль. Барбара намеревалась получить степень магистра философии в Нью-Йоркском университете, и Натан также перевелся туда, чтобы не расставаться с ней. После того, как пара уехала, в жизнь Рэнд закралось нарастающее беспокойство. Она всегда хотела вернуться в Нью-Йорк – и теперь, когда фильм «Источник» был закончен, у нее не было никаких причин оставаться в Калифорнии. К осени 1951 она убедила Фрэнка, что они должны уехать. Она знала, что в Калифорнии он чувствовал себя комфортно и счастливо – но его предпочтения значили очень мало в сравнении с ее волей. Прошло более двадцати лет с тех пор, как Фрэнк обеспечивал себя сам. Рэнд все чаще настаивала на переезде, и в конце концов он вынужден был согласиться. В радостном возбуждении Айн позвонила Натану, чтобы поделиться новостями. Несколько недель спустя она и Фрэнк ехали на восток.