Наверное, Бриджертоны как костяшки домино. Достаточно одному узнать, чтобы рано или поздно узнали все остальные.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Элоиза, прервав ее тревожные размышления.

– Если память мне не изменяет, – осторожно сказала Пенелопа, – она однажды написала, что ей придется оставить свое поприще, если я когда-нибудь выйду замуж за Бриджертона.

Элоиза вытаращила глаза.

– Неужели?

– Или что-то в этом роде, – сказала Пенелопа.

– Ты шутишь, – фыркнула Элоиза, небрежно взмахнув рукой. – Она никогда бы не поступила так жестоко.

Пенелопа закашлялась, не слишком надеясь, что сможет положить конец этой теме, сделав вид, что поперхнулась печеньем.

– Нет, правда, – настаивала Элоиза. – Что она написала?

– Честно говоря, я не помню.

– Постарайся вспомнить.

Пенелопа поставила чашку и потянулась за печеньем, выигрывая время. Против обыкновения они пили чай вдвоем. Леди Бриджертон вытащила Колина из дома по какому-то делу, имеющему отношение к предстоящей свадьбе – назначенной через месяц! – а Гиацинта отправилась за покупками вместе с Фелисити, которая, услышав новости, повисла у сестры на шее, визжа от восторга, так что Пенелопа чуть не оглохла. Это было чудесно.

– Ну, – сказала Пенелопа, откусив кусочек печенья, – насколько я помню, там говорилось, что, если я выйду замуж за Бриджертона, это будет означать конец того мира, который она знает, а поскольку новый мир будет для нее совершеннейшей загадкой, ей придется немедленно уйти в отставку.

Секунду Элоиза молча смотрела на нее.

– Ты уверена, что она так и написала?

– Такие вещи не забываются, – заявила Пенелопа.

– Хм… – Элоиза презрительно сморщила нос. – Должна сказать, это просто чудовищно с ее стороны. Теперь мне вдвойне хочется, чтобы она продолжила писать, потому что ей пришлось бы проглотить свою шляпу.

– Может, шляпку?

– Даже если так, это ничего не меняет.

– Ты очень хороший друг, Элоиза, – тихо сказала Пенелопа.

– Знаю, – отозвалась Элоиза со страдальческим вздохом. – Самый лучший.

Пенелопа улыбнулась. Судя по шутливому ответу Элоизы, та не собиралась предаваться эмоциям и воспоминаниям. Тем лучше. Всему свое время и место. Пенелопа знала, что Элоиза разделяет ее чувства, даже если предпочитает шутить и дурачиться в данный момент.

– Хотя, должна признаться, – сказала Элоиза, потянувшись за печеньем, – вы с Колином удивили меня.

– Я сама удивилась ничуть не меньше, – криво усмехнулась Пенелопа.

– Не то чтобы я не была в восторге, – поспешно добавила Элоиза. – Нет другой женщины, которую я предпочла бы иметь в качестве сестры. Помимо тех, конечно, что у меня уже имеются. И если бы я могла вообразить, что есть шанс свести нас вместе, я развила бы бешеную деятельность.

– Знаю, – улыбнулась Пенелопа.

– Что поделать, – небрежно отмахнулась Элоиза, – если я обожаю лезть в чужие дела.

– Что это у тебя на пальцах? – спросила Пенелопа.

– Что? А-а, это? Да так, ничего, – ответила Элоиза, однако сложила руки на коленях.

– Ну-ка, дай посмотреть, – сказала Пенелопа, подавшись вперед. – Похоже на чернила.

– Это и есть чернила.

– Тогда почему ты так и не сказала, когда я спросила?

– Потому что, – огрызнулась Элоиза, – это не твое дело.

Пенелопа отпрянула, пораженная ее резким тоном.

– Извини, пожалуйста, – натянуто произнесла она. – Я не имела понятия, что это такой чувствительный предмет.

– Вовсе нет, – поспешно сказала Элоиза. – Не говори глупостей. Просто я такая неловкая, что не могу не пачкать пальцы, когда пишу. Наверное, мне следует надевать перчатки, но тогда они будут в пятнах и мне придется постоянно их менять. Согласись, было бы глупо тратить все мое содержание – кстати, довольно скромное – на перчатки.

Пенелопа, не моргнув глазом, выслушала это пространное объяснение.

– Что ты пишешь? – спросила она.

– Ничего особенного, – небрежно отозвалась Элоиза. – Всего лишь письма.

Судя по ее отрывистому тону, Элоиза не испытывала особого желания обсуждать этот предмет, но подобная уклончивость была настолько не в ее духе, что Пенелопа не удержалась, чтобы не спросить:

– Кому?

– Письма?

– Да, – ответила Пенелопа, хотя полагала, что это и так очевидно.

– О, никому.

– Так не бывает, если, конечно, ты не ведешь дневник, – возразила Пенелопа с нетерпеливыми нотками в голосе.

Элоиза одарила ее обиженным взглядом.

– Что-то ты сегодня чересчур любопытна.

– Это потому, что ты чересчур уклончива.

– Я пишу Франческе, – сказала Элоиза, презрительно фыркнув.

– К чему тогда вся эта таинственность?

Элоиза скрестила руки на груди.

– Может, мне не нравится, когда меня допрашивают.

Пенелопа опешила. Она не могла припомнить случая, чтобы между ними возникло что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее ссору.

– Элоиза, – ошарашенно сказала она, – в чем дело?

– Ни в чем.

– Это неправда.

Элоиза прикусила губу и уставилась в окно, явно не желая продолжать разговор.

– Ты сердишься на меня? – спросила Пенелопа.

– С какой стати?

– Не знаю, но, по-моему, это очевидно.

Элоиза вздохнула.

– Я не сержусь.

– В таком случае что с тобой?

– Просто… я… – Она покачала головой. – Даже не знаю, как объяснить. Наверное, я чувствую себя неприкаянной.

Пенелопа помолчала, переваривая услышанное.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет. – Элоиза криво улыбнулась. – Будь иначе, можешь не сомневаться, я бы уже обратилась к тебе.

Пенелопа ощутила неуместный приступ веселья. Как это похоже на Элоизу – сделать подобное заявление.

– Хотя… – задумчиво произнесла Элоиза, подняв голову. – Ладно, не обращай внимания.

– Ну нет, – сказала Пенелопа, взяв ее за руку. – Рассказывай, в чем дело.

Элоиза выдернула руку и отвернулась.

– Боюсь, ты сочтешь меня глупой.

– Возможно, – улыбнулась Пенелопа, – но ты по-прежнему будешь моей лучшей подругой.