– Так, значит, это нищие голоштанные отбросы общества проделали все те изуверства, которые так ужаснули вашу Ложу, что она сама постаралась затем избавиться от их вождей? – спросил маркиз, шевеля кочергой в углях камина.

– Ну, не совсем так, но в принципе да, – ответил Сантен, с некоторым беспокойством следя за действиями Антуана. – Мой юный друг, вас не затруднит все-таки исполнить мою просьбу и освободить мои руки от пут. Дело в том, что у меня чрезвычайно чешутся ноги.

– Так и должно быть, – сообщил ему Антуан. – Нет, пока не могу. Ужин еще не готов. Однако же, посудите сами, вы, масоны, всколыхнули в голытьбе жестокость, которую те направили на элиту. Так?

– Да.

– Отлично! Очень хорошо, что мы затронули тему жестокости. Помните Библию? – неожиданно спросил Антуан. – Око за око, зуб за зуб. Зло порождает зло, насилие влечет за собой ответное насилие. Жестокость вызволила к жизни ответную жестокость. Сейчас уже аристократы мстят вам за то, что вы совершали с ними ранее. Сколько лет вашей жалкой масонской Ложе? Двести, триста, четыреста? Мой дорогой учитель, первое упоминание о роде Медичи, чьим представителем является моя драгоценная матушка, над которой вы так издевались у Лафайета, было уже в девятьсот девяносто восьмом году от Рождества Христова в земельном списке долины Муджелло. Это значит, что мои предки были сеньорами еще как минимум столетие до этого. Аристократические рода древнее вашей ничтожной Ложи во много раз. Наша жестокость, выпестованная и утонченная долгими столетиями, прекрасна, в то время как ваша – грязна и жалка. Вы были способны только лишь на то, чтобы поставить в центре Парижа гильотину, эту механическую игрушку для отрубания голов. Смешно! И вы хотите править миром. Хотите всюду распространить ваши глупые идеи всеобщего равенства и братства. Так посмотрите же и ужаснитесь тому, какую жестокость вы пробудили!

Антуан, не в силах более сдерживаться, вскочил и откинул с колен Сантена прикрывавший ему ноги плед. Бывший учитель посмотрел вниз и чуть было не лишился чувств. Вместо ног ниже колен торчали голые кости, мясо же с них было аккуратно срезано. Мастер Пьер закричал, но не от боли, а от ужаса и шока, который он испытал от увиденного. Антуан же заботливо прикрыл ноги пледом.

– Не надо так громко кричать. Вас все равно никто не услышит. И вам пока что не больно. Вы все еще находитесь под действием наркотика.

– Боже, Боже мой! – запричитал Сантен. – Вам это так даром не пройдет. Вы будете за это наказаны. Господи, какой ужас! Вас все равно поймают. Да, поймают. Вас видел мальчишка, сын домохозяйки. Я знаю, он приносил вам письмо от Наккара.

– Ах да, совсем забыл вам сообщить печальную новость. Мсье Наккар, мой дорогой учитель, к сожалению, заживо сгорел в доме, в котором он снимал квартиру. Там же сгорел и мальчишка. Это произошло вчера ночью, когда он в полнейшем опьянении вернулся с веселой пирушки.

В этот момент в комнату вошел Ежевика, уже переодетый в свое обычное платье. Он шепнул пару слов Мяснику, который коротко кивнул Антуану.

– Дорогой учитель, я приглашаю вас на ужин. Несите его, – распорядился Антуан, указывая Мяснику и Ежевике на кресло, к которому был привязан пленник.

Те взялись с двух сторон за ручки кресла, подняли его и понесли следом за Антуаном в тот же самый зал, в котором не далее как вчера Сантен так глупо попался в расставленные маркизом силки. В зале стояли на некотором расстоянии друг от друга два маленьких столика, сервированных с особым изяществом. В отдалении высилась китайская ширма.

Пьера Сантена усадили к столику, и Люка развязал ему руки.

– Только брыкнись, – предупредил он его и показал большой нож, зажатый в кулаке. – Буду отрубать пальцы. Хотя куда ты побежишь на таких-то ногах. – Мясник ухмыльнулся.

– Немного вина, – предложил Антуан, севший за столик напротив, около которого стояла ширма. – Боюсь, что действие наркотика скоро закончится, и вы будете испытывать, мягко говоря, дискомфорт.

По лицу пленника катились слезы. Филипп подошел и налил из откупоренной бутылки вино в его бокал.

– В вине опий, – подсказал он.

За ширмой заиграла музыка. То был приглашенный Антуаном итальянский квартет, исполнявший «Времена года» Вивальди, любимую музыку юного маркиза.

– Господа, господа, меня удерживают здесь насильно! – закричал музыкантам мастер Пьер.

– Успокойтесь, мой дорогой учитель, – мягко оборвал его Антуан. – Кричать за ужином – это вульгарно. К тому же музыканты вас не понимают. Они итальянцы и знают только итальянский язык. Я перед ужином сказал им, что вы – мой сумасшедший брат, у которого сегодня день рождения, а потому я решил сделать для вас праздничный ужин. Так что не отвлекайтесь и наслаждайтесь едой.

Де Ланж сделал Филиппу знак рукой, и повар тут же внес и поставил перед мастером Пьером закрытое куполообразной крышкой блюдо, из-под которого шел аромат, возбуждающий аппетит.

– Посмотрим, что там, – с лучезарной улыбкой на лице предложил Сантену Антуан.

Филипп эффектным движением поднял крышку, и взору мастера Пьера открылся великолепный кусок мяса.

– Что это? – недоверчиво спросил он.

– Это, мой дорогой учитель, – все так же улыбаясь, сообщил Антуан, – ваша собственная нога, зажаренная целиком вместе с артишоками и тыквенными семечками для придания большего аромата и политая соусом с трюфелями, посланными несравненным дядюшкой Франсуа, который не смог к нам приехать, а потому послал эти замечательные деликатесы. Ешьте, это должно быть очень вкусно. Филипп так старался, вымачивал мясо в маринаде почти целый день.

Сантена передернуло. Мастер масонской ложи, не отрывая взгляда от лежащей перед ним его ноги, выпил вино и взялся за вилку и нож.

– Нет, пожалуйста, я не могу, – взмолился он и хотел было отложить приборы, но Мясник придвинулся к нему и угрожающе помахал ножом.

– Ешьте, – бесстрастным тоном приказал Антуан.

Сантен, жалобно глядя на свою ногу, отрезал от нее маленький кусочек, подцепил его на вилку и поднес ко рту. Руки его задрожали, кусок упал. Сантен вновь поднес его ко рту. Антуан, не отрываясь, смотрел, как его враг ест сам себя. Мастер Пьер проглотил кусок мяса, пожевал, и его тотчас же вырвало.

– Нехорошо так поступать, – сказал маркиз. – Вас, мой дорогой учитель, пригласили в приличное общество, поэтому извольте вести себя подобающе, а не портить аппетита другим. Унеси его, – приказал он подошедшему Ежевике.

Когда горько плачущий Пьер Сантен, бывший учитель маленького Антуана, мастер Парижской масонской ложи, был вынесен из пиршественного зала, де Ланж знаком пригласил Мясника разделить с ним трапезу.

– Никогда ничего вкуснее не пробовал, – сказал Люка, доедая ногу.

– Мой двоюродный прадед, архиепископ Тосканский Антонио Медичи был прав, – заметил Антуан. – Нет ничего вкуснее врага! С этим не поспоришь.