года на улицах столицы распространялись клеветнические листки с нападками на Людовика, их прибивали к воротам и дверям домов[191].

Эти вопросы встали на повестку дня в королевском Совете в начале 1405 года. Герцог Орлеанский был полон решимости возобновить летом войну с Англией в максимально возможных масштабах и настаивал на введении еще одной тальи на 800.000 экю. Герцог Бургундский объявил себя противником нового налога. Ему удалось привлечь королеву на свою сторону, хотя ее главная цель в этом был характерно корыстной. Она хотела получить разрешение заложить личные драгоценности короля, чтобы выручить не менее 120.000 франков для передачи своему брату Людвигу Баварскому. Эта сделка, которую многие считали дискредитирующей, была одобрена Советом в начале февраля, вероятно, при поддержке Иоанна. Его награда последовала через неделю, 13 февраля, когда их союз был скреплен официальным договором. В течение следующей недели Совет спорил о введении тальи. Герцог Бургундский осудил это как тиранию. Он заявил, что в случае введения нового налога он не позволит собирать его в своих владениях. Его возражения поддержал герцог Бретонский, а за кулисами и королева. Когда стало ясно, что большинство на стороне герцога Орлеанского, Иоанн выразил протест и покинул в зал заседаний. Он созвал к себе группу высокопоставленных чиновников, включая двух первых председателей Парижского Парламента, трех магистров Счетной палаты и купеческого прево Парижа, повторил им свой протест, а затем в гневе покинул Париж. За ним последовал герцог Бретонский, а Совет продолжил свои обсуждения в их отсутствие. Герцог Беррийский написал Маргарите Бургундской в самом смиренном тоне, предлагая ей привести сына в чувство. "Его плохо проконсультировали, — писал герцог, — видно, что он новичок в своих владениях и не имеет опыта управления"[192].

Новый налог был окончательно согласован 5 марта 1405 года. Атмосфера в городе была исключительно напряженной, и советники поспешили уехать в свои пригородные особняки до того, как ордонанс был опубликован. Как они и ожидали, налог был с яростью принят на улицах столицы. Его номинальная цель — оплата войны с Англией — была воспринята с неприкрытым цинизмом. В отличие от аналогичного ордонанса, принятого годом ранее, этот не имел даже видимости королевского одобрения, поскольку за исключением короткого промежутка времени в январе и начале февраля король был в отлучке с осени прошлого года. Население обвинило во всем герцога Орлеанского. Бургундский чиновник в Париже сообщил, что все, кто был связан с ним, обязаны были выходить на улицу в доспехах под одеждой и с оружием в руках. Были введены новые меры по поддержанию общественного порядка, ограничивающие использование в общественных местах всех ножей, кроме столовых приборов. Людовик отнюдь не был уверен, что этого будет достаточно и предупредил своих приближенных во Франции и Германии, чтобы они были готовы срочно прийти ему на помощь, если на улицах столицы начнутся беспорядки[193].

Королева, хотя она фактически выступала против тальи, была почти так же непопулярна, как и Людовик и стала объектом язвительных насмешек. Говорили, что король остался без гроша в кармане, а молодой Дофин голодал, когда бочки с драгоценными камнями отправлялись в повозках для поддержки предприятий ее брата в Баварии. Гнев народа вышел далеко за пределы парижских улиц. После отъезда герцога Бургундского из Парижа чиновники, которых он вызвал, чтобы выслушать его протест, были опрошены герцогами Орлеанским и Беррийским, чтобы узнать, что он сказал и как они отреагировали. Их ответы не были обнадеживающими. "Им показалось, — отвечали они, — что мой господин [герцог Бургундский]… был действительно тронут жалостью и сочувствием к народу, и что его мысли были разумны и достойны похвалы". Оба королевских герцога были потрясены и сразу же прекратили опрос. Однако было много других желающих высказаться. Проповедник-августинец  Жак Легран, восходящий политический моралист, которого пригласили проповедовать при дворе, воспользовался случаем, чтобы обличить недееспособность короля, пороки и расточительность королевы и "невыносимую жадность" герцога Орлеанского. При Карле V, заявил он, налоги также были высокими, но, по крайней мере, он тратил доходы в интересах Франции. Проповедь Леграна была принята аудиторией не слишком хорошо. По дороге домой проповеднику угрожали насилием разъяренные сторонники Людовика и Изабеллы. Признаки растущей непопулярности вызвали сильные переживания у Изабеллы, которая вскоре пожалела о своем коротком романе с герцогом Бургундским. Есть некоторые свидетельства того, что Людовик Орлеанский посоветовал ей покинуть Францию ради ее же безопасности и укрыться в его владениях в Люксембурге. Она серьезно задумалась над этим, но в итоге решила остаться при дворе со своими детьми. Однако королева по-прежнему не была уверена в своем будущем. К июлю она перевела своему брату значительные суммы из доходов от налога с продаж, чтобы выкупить его заложенные земли на Дунае с целью поселиться там, если она будет вынуждена покинуть Францию[194].

Разделение мнений в Совете по поводу финансов распространялось и на военную стратегию. Герцог Орлеанский был полон решимости восстановить свою пошатнувшуюся репутацию военного лидера, завершив незаконченные дела предыдущего года. Он хотел возобновить неудачный проект высадки армии в Уэльсе и продолжить наступление на английское герцогство Гиень. По поводу Уэльса, похоже, было достигнуто общее согласие. Проект экспедиции был одобрен, а командование возложено на одного из маршалов Франции, Жана де Рье, почтенного бретонского профессионала в возрасте около шестидесяти лет, который сражался вместе с Дю Гекленом при Нахере и с Клиссоном при Розебеке. Однако спор о войне в Гаскони затянулся. Людовик Орлеанский был приверженцем южной стратегии, и до того, как король в последний раз впал в безумие, он убедил его поддержать ее. Шарлю д'Альбре и графу Клермонскому было приказано вернуться на гасконскую границу, чтобы продолжить военные действия, прерванные в ноябре. В Кастилию уже направлялось посольство с просьбой к Энрике III предоставить флот военных галер для осады Бордо. Но поскольку король теперь был в отлучке, южная стратегия была оспорена некоторыми другими членами Совета. Ее главным противником был граф Сен-Поль, французский командующий на границе с Кале, который обычно был союзником Людовика. Его поддерживали нормандцы и пикардийцы. Их главной заботой был большой английский гарнизон Кале, который представлял постоянную угрозу безопасности прибрежных провинций на севере страны. Сен-Поль настаивал на том, чтобы все имеющиеся ресурсы были сосредоточены на осаде города. Совет отнесся к этому вопросу как к судебному спору и провел два последовательных заседания, чтобы выслушать по очереди каждую сторону. Результат слушаний не зафиксирован. Обобщив донесения своих шпионов в Париже, офицеры английского короля в Кале пришли к выводу, что основные усилия французов в этом году придутся на юго-запад, но что противник предпримет мощную атаку