Подобная политико-экономическая идеологизированность ведет к тому, что неоклассические сторонники дуалистической картины современного капитализма не видят существенной проблемы в том, что страны, включенные в тип КРЭ, крайне разнообразны по своему политико-экономическому институциональному устройству. Это разнообразие фиксируется, но почему-то в нем не видят теоретической проблемы. Так, в рамках КРЭ выделяется Германия как экономика, основанная на «промышленной координации», и Япония с Южной Кореей как экономики, ориентированные на «групповую координацию» [Ibid., р. 34].

Помимо этого обнаруживается «средиземноморская группа» (Франция, Италия, Испания, Португалия, Греция и Турция) как страны постаграрного развития со значительной ролью государства в вопросах экономической стратегии [Ibid., р. 35]. Однако такая трактовка не видит принципиального различия во влиянии государства на экономику, например, во Франции и Греции, что выглядит почти курьезно. Кроме того, «средиземноморская группа» обнаруживает черты как ЛРЭ, так и КРЭ, что позволяет некоторым исследователям рассматривать типы ЛРЭ и КРЭ как теоретические рамки анализа для исследования конкретного положения данных стран. Но другие авторы уверенно относят эти страны к координированным рыночным экономикам [Ibid., р. 71–103]. Такое разнообразие, тем не менее, не смущает сторонников дуалистического видения капитализма, для них основной критерий классификации – сходство или отличие того или иного политико-экономического механизма от «рыночного образца» США[90].

Недуалистические модели капитализма

Как мы видим, дуалистическое видение современного капитализма очевидно отягощено идеологическими оценочными тенденциями, поэтому неудивительно, что в рамках новой политэкономии постоянно предпринимаются попытки выделить более чем два типа экономико-политического устройства. Особенно это относится к исследованиям европейских стран. Существует подход, выделяющий три модели европейского капитализма: «рыночная» (очень похожая на модель ЛРЭ), «регулируемая» (со стимулирующей ролью государства, побуждающего экономических акторов к кооперации, что очень близко к КРЭ) и государственная (государственное вмешательство в экономику по типу Франции)[91]. Последняя модель выделяется во многом как исторический прецедент, который имел место во Франции со времен Шарля де Голля, но на текущий момент отошел в прошлое. Данная модель во многом является указанием на потенциал государственного вмешательства в рыночную экономику, который может быть актуализирован при определенном стечении обстоятельств. При этом, если брать не общегосударственный, а отраслевой масштаб анализа, то данная модель вполне адекватно может описать роль государства в США по отношению к ВПК.

Три указанные модели капитализма различаются не только структурно, они проявляют разную «чувствительность» к переменам, вызванным процессами глобализации и европеизации [Schmidt, 2002]. Это позволяет предположить, что развитие европейских моделей капитализма вряд ли пойдет по пути простой конвергенции. Даже в условиях очевидного сближения и унификации различные европейские правительства находят разные способы адаптации к новым условиям. Если и можно выделить какую-то общую тенденцию для развития политико-экономической ситуации в Европе, то это смягчение характерных черт той или иной модели развития через заимствование элементов из других моделей. На пути подобной диверсификации возможно появление интересных парадоксов: в Великобритании, где модель экономики крайне неустойчива, правительство во многом было вынуждено смириться с давлением глобализации. И как результат: на данный момент Великобритания лучше подготовлена к глобализационным тенденциям, чем Германия, которая благодаря силе своей экономики могла долгое время сдерживать «натиск» глобализации.

Помимо этого необходимо отметить, что при выделении трех типов европейского капитализма следует уделять принципиальное внимание значению политических дискурсов, которые способствуют формированию определенных представлений того или иного общества по поводу приспособления к меняющемуся миру вообще и к экономической ситуации в частности. С этой точки зрения в Европе можно выделить «коммуникативную» и «координирующую» формы дискурса. Первая характерна для более централизованных систем управления (например, Великобритания и Франция), которые нацелены на информирование граждан о том, что нужно делать. Вторая типична для Германии, где основное внимание уделяется достижению консенсуса между мощными акторами, которые не могут находиться под центральным правительственным контролем. Все это предполагает значительную вариативность и недетерминированность действий ключевых акторов (особенно политических), что очевидно идет вразрез с работами по теории рационального выбора, посвященными вопросам интернациональной политической экономии. В последних наблюдается довольно необычная тенденция деполитизированного изучения политики, которое пытается смоделировать различные национальные интересы простым фиксированием устойчивых предпочтений. Однако подобный подход совершенно не может объяснить, например, почему Великобритания быстрее всех воспринимала инициативы по поводу единого европейского рынка и медленнее всех откликалась на процесс внедрения единой европейской валюты. Эти процессы поддаются исчерпывающему объяснению, но последнее касается тактических и исторических особенностей в поведении ключевых политических акторов, что выходит за методологические рамки теории рационального выбора.

Еще одной крайне распространенной типологизацией моделей современного капитализма является выделение различных форм государства всеобщего благоденствия. Однако и здесь господствует сочетание географических и культурных элементов. Так, либеральная модель Welfare state ассоциируется с англофонными странами, консервативная «континентальная европейская» модель за отправную точку берет Германию, а социал-демократический тип прочно ассоциируется со Скандинавией [Esping-Andersen, 1990]. Однако в последнее время стали очевидными особенности четвертого типа, характерные для стран Южной Европы, где большую роль играет семья, а также другие неформальные институты. Кроме того, специфическая политика в сфере занятости, препятствующая раннему выходу людей на пенсию, выделяет Японию как особый (уже пятый) тип государства всеобщего благоденствия[92].

Еще одной методологической матрицей для построения моделей современного капитализма является социологический анализ бизнес-систем [Whitley, 1999]. Различные типы подобных систем (фрагментированные, индустриально районированные, информационно изолированные, государственно организованные, совместные и высококоординированные) связаны с определенными поведенческими характеристиками [Ibid., р. 42]. На этом основании можно выделить пять идеальных типов фирм (оппортунистические, производительные, изолированно иерархические, совместно иерархические, объединенно иерархические) [Ibid., р. 75]. Различные способы взаимодействия этих типов накладываются на фундаментальный институциональный контекст (государственная финансовая система, квалификация государственного управления) [Ibid., р. 84]. Чаще всего к такому социологическому анализу прибегают при анализе дальневосточных стран (Япония, Корея, Тайвань и т. д.), поэтому данные исследования свободны от идеологической ангажированности неолиберальных (и противоположных последним) ценностных акцентов.