Наш старый знак. У меня пять минут, чтобы добраться до женской уборной, которая где-то от Мойры справа. Я озираюсь — уборной не видно. И я не могу так рисковать — без Командора встать и уйти. Я ничего не знаю, не знаю верных ходов, меня могут заподозрить.

Минута, две. Мойра неспешно шагает прочь, не глядя по сторонам. Ей остается надеяться, что я поняла и последую за ней.

Возвращается Командор с двумя бокалами. Улыбается мне сверху вниз, ставит бокалы на длинный черный кофейный столик перед диваном, садится.

— Развлекаешься? — спрашивает он. Он хочет, чтобы я развлекалась. Это же, в конце концов, развлечение.

Я улыбаюсь в ответ.

— Тут есть уборная? — спрашиваю я.

— Естественно, — отвечает он. Попивает из бокала. Не говорит где.

— Мне туда нужно. — Про себя я отсчитываю время: уже не минуты — секунды.

— Вон там. — Он кивает.

— А если меня кто-нибудь остановит?

— Покажи им ярлык. Все будет нормально. Они поймут, что ты занята.

Я встаю, ковыляю через зал. У фонтана спотыкаюсь, едва не падаю. Каблуки. Без поддержки руки Командора я теряю равновесие. Несколько мужчин оглядываются — по-моему, удивленно, а не похотливо. Я стою как дура. Сгибаю левую руку, нарочито выставляю локоть перед собой, иду биркой вперед. Никто ничего не говорит.

Я отыскиваю дверь в женскую уборную. На ней до сих нор витой позолотой значится «Дамская комната». К ней ведет коридор, у двери за столом сидит женщина, наблюдает, кто входит и выходит. Пожилая, в пурпурном восточном халате и с золочеными веками, однако я вижу, что она Тетка. На столе электробич, ремешок у женщины на запястье. Тут не забалуешь.

— Пятнадцать минут, — говорит она. Вручает мне прямоугольную пурпурную картонку из целой кипы на столе. Как примерочная в стародавних универмагах. Я слышу, как женщине за мной она говорит: — Ты здесь только что была.

— Но мне опять нужно, — отвечает та.

— Перерыв — раз в час, — говорит Тетка. — Ты знаешь правила.

Женщина возражает, в отчаянии канючит. Я толкаю дверь.

Я помню. Комната отдыха, залитая нежным розоватым светом, несколько мягких кресел и диван, на ткани — бамбуковые побеги лаймового цвета, а на стене часы в золотой филигранной оправе. Тут зеркала не убрали — одно, длинное, висит против дивана. Здесь ты должна понимать, как выглядишь. За сводчатым проходом — туалетные кабинки, тоже розовые, и раковины, и снова зеркала. Несколько женщин сидят в креслах и на диване: сбросили туфли, курят. Я вхожу, они смотрят. Пахнет духами, застарелым дымом и еще — рабочей плотью.

— Новенькая? — спрашивает одна женщина.

— Да, — говорю я, глазами выискивая Мойру, которой нигде не видать.

Женщины не улыбаются. Продолжают курить, словно это серьезный труд. В задней комнате подправляет макияж женщина в костюме кошки: хвост из рыжего искусственного меха. Тут как за кулисами: грим, дым, инструментарий иллюзии.

Я мнусь, не понимая, что делать. Я не хочу спрашивать про Мойру, я не знаю, безопасно ли. Потом кто-то спускает воду, и из розовой кабинки выходит Мойра, Ковыляет ко мне; я жду знака.

— Все путем, — говорит она мне и остальным женщинам. — Я ее знаю. — Теперь они улыбаются, а Мойра меня обнимает. Мои руки обхватывают ее, проволока, что держит ее груди, впивается мне в ребра. Мы целуемся, в одну щеку, потом в другую. Отстраняемся. — Боженька немилосердный, — говорит она. Ухмыляется. — На тебя посмотреть, так прямо Вавилонская блудница.

— Ну, мне же так и положено, — говорю я. — А на тебя посмотреть, так тебя кошка целый день по полу валяла.

— М-да, — отвечает она, поддернув кромку декольте. — Не мой стиль, а эта ветошь скоро на нитки расползется. Я все жду, может, раздобудут кого-нибудь, кто еще помнит, как такое мастерить. Мне бы хоть полуприличная тряпка не помешала.

— Ты это сама выбрала? — Может, она предпочла этот костюм другим, потому что он не такой кричащий. Хотя бы просто черно-белый.

— Жди, как же, — говорит она. — Казенные поставки. Видимо, решили, что вот такое я чучело.

Я все еще не верю, что это вообще она. Снова касаюсь ее руки. И начинаю плакать.

— Не делай так, — советует она. — Глаза потекут. И времени к тому же нет. Подвиньтесь. — Это она говорит двум женщинам на диване, по обыкновению властно, грубо и небрежно; как всегда, ей это сходит с рук.

— У меня все равно перерыв закончился, — говорит одна, в нежно-голубом бюстье на шнуровке и в белых чулках. Она встает, пожимает мне руку: — Добро пожаловать.

Вторая женщина послушно двигается, и мы с Мойрой садимся. Первым делом скидываем туфли.

— Тебя как сюда, нахер, занесло? — спрашивает затем Мойра. — То есть видеть тебя — замечательно, без вопросов. Только тебе это совсем не замечательно. Что ты выкинула? Тебя рассмешил его член?

Я гляжу в потолок:

— Тут прослушивают? — Я опасливо, кончиками пальцев, вытираю глаза. Стирается чернота.

— Наверное, — говорит Мойра. — Хочешь сигу?

— С наслаждением, — отвечаю я.

— Слышь, — обращается она к соседке. — Одолжи штучку, ладно?

Женщина безропотно протягивает ей сигарету. Мойра по-прежнему умелый заемщик. Я улыбаюсь.

— А с другой стороны, может, и нет, — продолжает Мойра. — Как-то не верится, будто им важно, о чем мы тут трындим. Они почти все это уже слыхали, а отсюда никто не выходит, разве что в черном фургоне. Но раз ты тут — сама небось знаешь.

Я притягиваю ближе ее голову и шепчу на ухо:

— Я временно. Только на сегодня. Мне вообще тут быть не полагается. Он меня контрабандой провез.

— Кто? — шепчет она. — Этот придурок, который с тобой? Он у меня был, это же полный уебок.

— Это мой Командор, — говорю я. Она кивает:

— Они так иногда делают, им по кайфу. Вроде как трахаться на алтаре — вы же, девушки, все из себя непорочные сосуды. Им по приколу, если вы размалеваны. У этих обсосов от власти крыша едет.

Мне в голову не приходила такая интерпретация. Я прилаживаю ее к Командору, но она слишком проста для него, слишком топорна. У него наверняка мотивации тоньше. Хотя, возможно, я так думаю из тщеславия.

— У нас мало времени, — говорю я. — Рассказывай. Мойра пожимает плечами.

— А пользы-то? — спрашивает она. Но знает, что польза есть, и рассказывает.

Вот что она говорит, шепчет, — более или менее. Я не запомнила точно, потому что никак было не записать. Я договаривала за нее, как могла: времени мало, она лишь набрасывала в общих чертах. И рассказала мне за два сеанса; мы исхитрились во второй раз вместе попасть в перерыв. Я очень старалась, чтобы звучало похоже на нее. Так я не даю ей умереть.