— Сволочи! — пробасил третий офицер, поручик Макаров. — Удивляюсь, господа! Словно на Руси у нас своих сволочей мало! Вот сейчас, — смотрите, китайцев каких-то пригнали!

И, наклонившись, он вновь ударил по земле топором. Ель над ним задрожала. С ветвей посыпались шишки.

— На бедного Макара все шишки валятся! — засмеялся поручик Устинов.

Мы уже входили в лесок.

— Нет, брат, снимай и штаны и гимнастерку! Всё, брат, снимай!

Поручик Пестряков сидел на земле, вытянув вдоль корней кривые, как у кавалериста ноги. В руках он держал наган. Перед ним, окруженные офицерами, стояли человек 8 пленных — низкорослых и желтолицых, с редкими, острыми бороденками.

Один уже лежал на земле. Трава под ним краснела.

— Я!.. Подождите!.. Я!.. — подбегая ко взводному, кричал поручик Горбик. — Вози-и-ться?! — И, подскочив к пленным, он ударил одного из них прикладом по голове. — Раздевайся, китайская кавалерия, мать твою в шелк!

— Нэ Китай! — бабьим голосом, закричал, хватаясь за голову, пленный. Нэ Китай!.. Башкирия!

Держа руки над головой, он прыгал под ударами, быстро дергая острыми плечами.

— Моя нэ Китай!.. Моя — Башкирия!.. Нэ… нэ… нэ Китай!

— Умора!

— С ума сойти!

— Ну и публика!.. — хохотали офицеры.

— Ну, раз Башкирия, ничего не попишешь! Одевайся! — сказал поручик Пестряков, вставая.

Но поручик Горбик вскинул в плечо винтовку.

— Вот этого, поручик, этого, — врет! — уж больно на китайца смахивает!

— Да сто-о-ит ли? — Пестряков зевнул. — Пусть дышит, пу-у-у…

Но поручик Горбик выстрелил.

Через лес шел генерал Туркул.

Часа через два вдоль дороги перед лесом уже вытягивались подводы офицерской роты.

Мы спускались с опушки. Около свежего березового креста, бросавшего на дорогу длинную, тяжелую тень, я остановился и, поджидая подпоручика Морозова, оглянулся назад.

За крестом на зеленой лужайке лежали переколотые красноармейцы. У тех, кто не был еще раздет, карманы были выворочены.

— Коммунисты, думали… А у них и махорки нету! — сказал за моей спиной капитан Темя.

— Поручик Морозов!.. Поручик Морозов!.. — крикнул я. — Да идем же!..

Подводы солдатских рот уже медленно двигались к юго-западу.

В цепи за колонией Фридрихсфельд мы лежали с раннего утра.

Было не по-осеннему жарко. Казалось, солнце ползет не по небу, — по самой спине… Оно заползало под гимнастерку, под фуражку…

— В самый мозг заползает, проклятое!

— Типун тебе!.. Еще, — подожди, — накличешь морозы!.. — сердито бросил мичману подпоручик Тяглов. — Молить нужно, чтоб держалась погода… А ты… В холода нам всегда не везет…

— Мне пить хочется, а не твои, дурак, нотации слушать!.. Молчи ты!..

Воды во флягах давно уже не было.

Цепь красных лежала за лощиной на кукурузном поле. Наша — на баштане. Мы лениво перестреливались. Но лишь стоило нам сделать попытку продвинуться, как пулеметная трескотня яростно бросалась нам навстречу, и мы вновь падали, ругаясь в христа и бога.

Баштан перед нами был изрыт колесами подвод и пулеметных двуколок. Откуда-то с левого фланга ползла пыль. Пыль залезала в рот, — глубже! — в горло, а сухая, сорная трава, упрямо проросшая над кочками, жгла лицо и руки… Уже ни о чем, только: пить!., пить!.. — не думалось.

— Ура! — крикнул вдруг полковник Лапков.

Но огонь красных, точно коса бегущую под ветром рожь, подрезал вскочившую на ноги цепь, и офицерская рота, сразу поредевшая, вновь залегла.

Хорошо, что я упал за бугорок. Над бугорком, качая сухую траву, звенели пули…

— Дурак! Одну роту подымает! — ругался за мной поручик Пестряков. Скорей бы Туркул пришел!.. Тут весь полк поднять нужно, — всем фронтом…

— Ясное дело!

— Конечно, ясное!..

— Господа, не критикуйте, не зная!.. Туркул в глубокий обход пошел. Никого подымать не нужно!.. Выждать…..А солнце ползло и ползло.

— Черт дери, патроны доставляют, а воду вот…

— Мичман, вы хуже солдафона!..

— Мичман!..

Мичман возле меня не унимался:

— Черт дери!.. Уже не пить, — плюнуть хочется!.. И то нечем!..

Я приподнялся на локтях и выглянул из-за бугорка. Мне показалось: на горизонте ползет туча… Но небо было чисто, и лишь над степью колыхалась пыль. Стрельба учащалась.

— Черт!.. — выругался я, и вдруг увидел шагах в десяти от бугорка зеленый в полоску арбуз, еще не тронутый колесами двуколок. На нем круглым пятном играло солнце.

«Вот это повезло!..» — подумал я, но вылезать из-за бугорка побоялся.

За бугорком, качая траву, звенели пули…

…Прошел час. Солнце в небе склонилось к западу. Сухим треском перекликались винтовки. Пулемет сшивал даль с пылью…

Я вновь приподнял голову и стал смотреть на арбуз.

И пока я думал, можно ли подползти, и как подползти, и можно ли надеть арбуз на штык, и как надеть, — какая-то пуля, стегнув землю, ударила о зеленый в полоску край арбуза.

И арбуз раскололся.

И по красной мякоти потек сок.

За соком, медленно переворачиваясь, покатились черные семечки…

Я не выдержал. Вылез из-за бугорка и пополз к арбузу…

…- Санитар!.. Санитар… — кричал за мной кто-то.

Я лежал лицом в траве, пытаясь зацепиться за что-либо пальцами правой руки. Но сухая трава рвалась под пальцами, и сдвинуться с места я не мог. Левая рука, плечо, голова и шея быстро немели.

— Санитар!.. Санитар!..

Кто-то схватил меня за сапоги. Потом выше, — под колени.

Когда меня оттягивали назад, с неба быстрой дугой падало солнце…

Вечерело.

Уже перевязанный, я лежал на подводе. Рядом со мной лежали какие-то солдаты. Солдаты стонали.

Надо мной стоял подпоручик Морозов.

Расположенная около перевязочного пункта офицерская рота пела «Журавушку».

— Ну прощай! Должно быть, больше не увидимся… Счастливый!.. — тихо говорил мне подпоручик Морозов. — А и здорово же тебя заквасило!.. В плечо, говоришь, потом выскочила и в шею?..

Мимо подводы проходили жители Фридрихсфельда, коренастые немцы, с глазами, спрятанными под брови. Пробежало несколько офицеров.

— Пленных ведут!.. Пленных!.. — кричал, пробегая, капитан Темя. — И наловили же!.. Ну и Туркул!.. Ну и молодчага!.. Поручик!.. Поручик Горбик!..