Юлий Авраамович Завенягин-сын ученым не был, хотя он все таки, в конце концов, стал кандидатом физических наук (с трудом, как мне рассказали физики). В то же время, отличался большой популяризаторской активностью на поле разнообразных общественных дискуссий, в том числе и по «популярной» истории астрономии. Однажды вечером, совершенно неожиданно, без предупреждения и без всякого приглашения, явился к нам домой (мы тогда жили в Карачарово). Звонок в дверь. Открываем. Завенягин напористо входит в прихожую, протягивает нам пачку рукописных страниц, где, как он говорит, содержится опровержение наших датировок. Не прощаясь, уходит. Мы с Таней переглядываемся, закрываем дверь.

Он написал несколько работ против новой хронологии, в которых сделал серьезные подлоги, дабы любой ценой подтвердить скалигеровскую датировку Альмагеста Птолемея. Причем допустил элементарные математические ошибки, на что мы ему тут же указали в опубликованных нами статьях. См. подробности в разделе «Отклики на новую хронологию» в нашей книге «Реконструкция» и на сайте chronologia.org. Своих ошибок Юлий Завенягин не признал, и от публичной дискуссии с нами на научном семинаре уклонился.

И вот именно его неожиданно вижу в кабинете Отдела науки ЦК. Меня удивила и насторожила такая его вхожесть во власть. Он вел себя в высоком партийном кабинете уверенно, свободно. Как-никак, сын самого́ Авраамия Завенягина. Обращался к заведующему Отделом ЦК по-свойски, несколько раз вставал и куда-то выходил из комнаты, забирая с собой какие-то материалы. Потом возвращался, приносил их или какие-то другие бумаги обратно.

В целом беседа получилась напряженной. Юлий Завенягин агрессивно обвинил меня в ошибочности астрономических и математических вычислений, в неправомерности наших методов датирования событий, в абсурдности тезиса о «выдуманности истории». Я терпеливо разъяснил, что наши методы были многократно проверены, и у ученых возражений не вызвали. Вкратце рассказал о методах и о наших научных публикациях на эту тему. По поводу якобы «выдуманности древней истории» пояснил, что ничего подобного никогда не утверждал. Речь идет вовсе не о том, что «античности не было», а о том, что «она была», но только следует выяснить: «где и когда?». Затем еще более подробно показал Кузнецову свои публикации на тему хронологии, рассказал о наших исследованиях, об истории вопроса, об Исааке Ньютоне, о Роберте Ньютоне, Жане Гардуине, Николае Морозове…

Юлий Завенягин неоднократно перебивал, вел себя напористо. Я вообще не люблю пустых дискуссий, поэтому старался утихомирить «критика», вновь и вновь объясняя суть дела. Безрезультатно. Беседа длилась долго, около трех часов. Кузнецов наблюдал, задавал вопросы. Результат был следующий. В конце разговора заведующий сектором Кузнецов на какое-то время вышел. Пока он отсутствовал, мы не перемолвились с Завенягиным ни единым словом. Потом Кузнецов вернулся и четко сказал, что никаких запретов на мои исследования Отдел Науки ЦК партии накладывать не собирается. Я вздохнул с облегчением. Далее он сказал, что я и мои коллеги можем вести работу в том научном направлении, в каком считаем нужным, но непременно отвечая на вопросы, появляющиеся у историков. В ответ я обещал тщательно анализировать высказывания наших оппонентов.

Затем Кузнецов сказал, что мы можем публиковать научные исследования по хронологии в научной прессе, однако желательно воздерживаться от публикаций на страницах популярных изданий широкого профиля – газеты, общественные журналы и т. п. Я согласился следовать этой рекомендации. И хочу сказать, что аккуратно придерживался её многие годы, даже после раскола СССР, исчезновения ЦК и вообще КПСС. Следовал вплоть до того времени, когда, начиная с 1996 года, в широкой прессе и на телевидении не развернулась бурная дискуссия по поводу наших исследований и наших научных книг. Лишь после этого мы были вынуждены начать отвечать на «критику» в широкой прессе, на центральном телевидении и в Интернете.

На этом беседа в ЦК КПСС закончилась. Я распрощался и вышел из комнаты. Завенягин почему-то остался. Итог беседы, в общем, меня обрадовал. Оказалось, что Отдел науки ЦК КПСС занял в общем здравую и спокойную позицию. Ведь мне фактически было сказано: Вы – ученые, вот и разбирайтесь сами на страницах научной прессы. Мы же, политики и руководители страны, не собираемся диктовать Вам – какой хронологии надо следовать.

Руководство МГУ никаких санкций ко мне не применило. В Парткоме МГУ и Парткоме мехмата МГУ мне сказали, что Отдел Науки ЦК счел вопрос исчерпанным. Я вздохнул с облегчением.

Любопытно, что потом, через несколько лет, на волне «опровержений Фоменко» появились заявления некоторых историков (например С. Шмидта), публикованные также в Интернете, будто бы, по словам Юлия Завенягина (он уже умер к этому времени), Фоменко во время беседы в Отделе науки ЦК кричал о своем «русском патриотизме» и что поэтому, мол, русская история должна быть «лучше других». Ничего такого и близко не было. Всё это – выдумки Юлия Завенягина. Или же выдумки людей, которые потом беззастенчиво воспользовались его именем после его смерти.

История с вызовом меня в ЦК КПСС имела еще одно серьезное следствие. До М. М. Постникова в каком-то искаженном виде быстро дошли рассказы об этом эпизоде и о моей объяснительной Записке в ЦК. Поскольку в этой Записке, как и в моей статье в журнале «Техника и наука», была ссылка на М. М. Постникова, он почему-то решил (или кто-то его специально убедил), что я его обидел. И он разорвал со мной отношения. Узнав о его недовольстве, тут же позвонил ему, предложил встретиться, попытался подробно рассказать суть дела, но он раздраженно бросил телефонную трубку. К сожалению, больше мы с ним уже не беседовали и не встречались. До самой его смерти в 2004 году.

В этом же 1982 году я решил все-таки попытаться наладить отношения с некоторыми известными историками. 16 января сам приехал в Институт Археологии на ул. Дмитрия Ульянова, дом 19, и передал через секретаря свое письмо известному историку академику Б. А. Рыбакову, где, в частности, писал: «Зная Вашу загруженность делами, тем не менее очень прошу Вас о личной встрече, в ходе которой мне хотелось бы кратко изложить основное содержание моих работ в этой области».

Через несколько дней секретарь Б. А. Рыбакова (или его сотрудник, фамилию не помню) передал мне, позвонив по телефону, который я указал в своем письме, слова уважаемого академика. Цитирую не дословно, но суть ответа передаю совершенно точно: «Я человек грубый, поэтому при встрече с Фоменко буду выражаться русским матом. Встречаться не буду». У меня тут же пропало желание беседовать с Борисом Александровичем. Не люблю мат. Как будет рассказано ниже, оказывается, Б. А. Рыбаков на своих лекциях перед студентами историками в МГУ демонстративно выбрасывал в высоко расположенное окно аудитории наши книги по хронологии (!). Странно выглядит всё это. А ведь мог бы поучаствовать в крупном научном открытии.

ВЫСТАВКИ МОИХ РАБОТ:

1982. Продолжаю участие во всесоюзной и международной выставке «Ученые рисуют». Выставка организована ЦК ВЛКСМ, Союзом Художников СССР, Центральным Домом Художника. Выставка посетила, в частности, следующие города: Москва, Ленинград, Киев. Представлено 20 работ А. Т. Фоменко. 1982, январь. Участвую в выставке «Ученые рисуют». г. Киев, Украина. Выставочный зал Союза Художников УССР в Киеве. 1982. Вот фрагмент из письма ко мне Василия Дмитриевича Захарченко, главного редактора журнала «Техника – молодежи». «Редакция журнала «Техника – молодежи» хотела бы включить с Вашего согласия (мои работы – Авт.) в постоянную экспозицию картинной галереи «Время-Пространство-Человек». Как Вы относитесь к перспективе длительного показа Ваших работ в составе выставки в крупнейших академических центрах СССР и стран социализма, а также их закупке Министерством Культуры СССР для этих целей?» Дата: 3 февраля 1982 г.