Здесь я как автор книги позволю себе напомнить статью Булгакова еще в предреволюционной «Кавказской газете», где он предрекал, что настоящий голод наступит тогда, когда люди начнут выискивать еду в выгребных ямах, замененных, спустя восемь десятков лет, специальными контейнерами.

Кстати, голод и нарушение экономики одна из черт тоталитарного режима, зарождавшегося сразу после революции.

И вновь обратимся к воспоминаниям Татьяны Николаевны: «И денег не платили совсем. Ни копейки. Вот спички дадут, растительное масло и огурцы соленые. Но на базаре и мясо, и мука, и дрова были… Потом месяца два-три прошло – дом генерала Гаврилова, который с супругой приютил нас, под детский дом взяли, а нам дали комнату на Слепцовской улице, около театра (Слепцовская ул., д. 9, кв. 2)… А я стала работать в уголовном розыске. Надо было письма записывать. Я там все перепутала. «Когда же вы научитесь?» Потом Слезкин узнал, говорит Михаилу: «А что? Давай ее в театр!»

Вероятно, Юрий Львович добавил к характеристике Таси другие слова о том, что красивые, эмоциональные женщины всегда нужны театру, тем более молодые. Булгаков согласился.

Татьяна Николаевна: «Предложили мне работать статисткой. Все время надо было в театре торчать. С утра репетиции, вечером спектакли. А потом уже так привыкла, что не могла уже жить без театра. Уроки танцев брала у Деляр, там такая была. Раз надо было на сцене «барыню» станцевать – я так волновалась! Но станцевала. В афишах у меня был псевдоним Михайлова».

За этими скупыми на радость словами стоит, по всей вероятности, один из самых счастливых периодов в жизни Таси. Впервые она занялась творчеством, интересным ей и людям. И Михаил по-иному взглянул на свою супругу. Пусть статистка, пусть не профессиональная танцовщица, а лихо сплясала «барыню». Зрители вызывали ее на бис, как настоящую актрису. Михаил, стоя за кулисами, сиял от радости. Но, увы, тон его настроения вскоре изменился. 19 января 1921 года он пишет двоюродному брату Константину: «Судьба – насмешница. Я живу в скверной комнате… Жил в хорошей, имел письменный стол, теперь не имею и пишу при керосиновой лампе… Как одет, что ем… не стоит писать… Тася служила на сцене выходной актрисой. Сейчас их труппу расформировали, и она без дела…» Но видимо, Михаил не почувствовал, какой опыт борьбы за существование получила его жена, сколько мук и унижений претерпела на этом пути, чтобы легко расстаться с делом, пусть не великим, но животворным для нее. Через несколько месяцев, в апреле 1921 года, Миша пишет в Москву сестре Надежде, именно ей, зная, что они близки по мировоззрению: «Тася со мной. Она служит на выходах в 1-м Советском владикавказском театре. Учится балету. Ей писать так: Владикавказ, Подотдел искусств. Артистке Т. Н. Булгаковой-Михайловой».

Миша никогда и никому не объяснял происхождение ее псевдонима, даже сам, возможно, не задумывался об этом. Михайлова – это в честь его имени, в честь ее любви к нему и верности. Михайлова более театрально звучит, чем Мишина, что слишком примитивно и откровенно. «Я люблю его, – не скрывала Тася, – вы еще узнаете, кто есть и кем еще будет Михаил Афанасьевич Булгаков».

Михаил Булгаков неоднократно высказывался за отъезд из города, где его более всего мучила творческая неудовлетворенность. В феврале он пишет брату Константину: «Жизнь – мое страдание. Ах, Костя, ты не можешь себе представить, какая печаль была у меня в душе, что пьеса идет в дыре захолустной, что я запоздал на четыре года с тем, что я должен был давно начать делать – писать. В театре орали «Автора!» и хлопали, хлопали… Когда меня вызывали после 2-го акта, я выходил со смутным чувством… Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «А ведь это моя мечта исполнилась… Но как уродливо: вместо московской сцены – провинциальная, вместо драмы об Алеше, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь».

Мысль о переезде в Москву не покидает Михаила. Еще в мае 1921 года он просит сестру Веру: «В случае появления в Москве Таси не откажи в родственном приеме и совете на первое время по устройству ее дел». У Михаила давно зреет мысль – послать в Москву первой Тасю, чтобы она разузнала – можно ли там жить, хоть как-то прокормиться, есть ли там перспективы для его работы, он посылает ее как опытную и смелую разведчицу, которой можно доверить одно из самых главных и ответственных поручений. И поездка Таси в Москву состоится, но расставание с Кавказом затянется на долгие месяцы, наполненные непростыми событиями, поскольку революционное буйство на берегах Терека не остановится ни на мгновение, как бег самого Терека – одной из самых быстрых в мире рек.

Многих интересных людей перевидали владикавказские улицы. В 1910 году по ним спешил в типографию Казарова (Казаряна) молодой Сергей Костриков, работавший там сначала корректором, а потом редактором в либеральной газете «Терек». В августе 1912 года его арестовывают и этапом переправляют в город Томск, где в окружном суде слушалось дело о революционной подпольной типографии, но главный свидетель обвинения – полицейский пристав – на суде не узнал обвиняемого, и Костриков был оправдан.

Я сижу в гостеприимной семье бывшего владельца владикавказской газеты «Терек» Казарова. Его дочь, Сусанна, пожилая женщина с благородным лицом, рассказывает мне, что отец послал Кострикову в Томск деньги на обратную дорогу и на жизнь в Москве, где бы он мог познакомиться с работой лучших московских журналистов. Возвратившись во Владикавказ, Костриков начинает подписывать свои статьи литературным псевдонимом Киров, который впоследствии становится его партийным именем. Он женится на дочке известного владикавказского ревкомовца Маркуса – Лии, работавшей кассиршей в типографии. Многие девушки завидовали этому браку, считая, что молодоженов связывают только революционные интересы. Это не так. Лия была симпатичной, обаятельной женщиной, очень простой и общительной. Михаил не был знаком с Кировым, только видел его в театре на выступлении перед армянской общиной города, когда отменили булгаковский спектакль. Говорил Киров просто и понятно, его добродушное лицо внушало доверие слушателям. А Тася познакомилась с не пропускавшей там ни одной премьеры Лией в театре. Лия зачастила в театр, когда во Владикавказ приехали Сталин и Орджоникидзе на открытие Съезда народов Терека, где была провозглашена Горская Автономная Республика.

– Сергей приходит домой очень поздно, – сказала Лия Тасе, – он пишет доклад Сталину.

Тася изменилась в лице:

– Мой отец сам писал доклады, отчеты. Странный нарком национальностей Сталин, очень странный, если не может сам написать доклад и полагает возможным читать по существу чужой, да еще на таком собрании, как Съезд народов Терека… Читать написанное другим человеком как свое и при этом смотреть в глаза людям – я не понимаю этого!

– А все очень просто, – улыбнулась Лия, – Сталин будет читать доклад, не отрываясь от бумажки, некогда будет посмотреть в чьи-то глаза.

– Но как к этому относится ваш муж? – спросила Тася.

Лия замялась, покраснела и тихо произнесла:

– Это у них называется партийной дисциплиной. Один товарищ помогает другому. Тем более что Сережа опытный журналист, находясь в заключении, он даже начал писать повесть о любви. А Сталин учился лишь в грузинской духовной семинарии, путает Гоголя с Гегелем. Вчера вызывал местное начальство, говорили и о твоем муже.