Алина как-то странно погладила пустоту перед собой ладонями, словно намыливала их, и я не сразу разглядел, как ей на руки падают слезы, и она пытается скрыть их, растирая. Я замолчал, хотя для Алины, которая пыталась не показать своей слабости, было бы лучше, если бы я продолжал говорить. Она быстро встала и, задев меня, подошла к темному иллюминатору почти вплотную. Она думала, что скрыла от меня свое лицо, но я видел в иллюминаторе его отражение.

Я уважаю женщин, которые не выставляют напоказ свои слезы, не плачут навзрыд, не кидаются в истерике на пол, заламывая руки. Истинное чувство, глубина которого безмерна, не приемлет кликушество над памятью о погибшем близком человеке, как все истинное и по-настоящему ценное не нуждается в рекламе. Мы слишком много говорили о Нефедове, теребили память о нем, и Алина не справилась со слезами. Но ее слезы не играли никакой роли в нашем разговоре, и она вывела свои эмоции в сторону, как мать выводит из присутственного места внезапно расплакавшегося ребенка.

– Оставь меня, – попросила она.

28

Я вышел в коридор и едва прикрыл за собой дверь, как увидел Стеллу. Она спускалась по лестнице, держась рукой за перила. Мгновение назад, до того, как она увидела меня, на ее лице отражались хмельное веселье, влажное тепло морского дыхания и глупые комплименты Мизина. Но едва я попал в поле ее зрения, лицо девушки приняло заранее подобранное выражение, точнее, отсутствие выражения, с каким манекенщицы движутся по подиуму. Стелла хотела дать мне понять, что все изменилось, что прошлое кануло в лету, и она уже другая, она гордая и прекрасная, и даже моих следов не осталось в ее холодном и неотзывчивом сердце. Она намеревалась с таким античным видом продефилировать мимо меня, но я заслонил собой проход.

Стелла остановилась, слегка склонила голову набок и спросила:

– Ну?

– Все, – ответил я. – У тебя получилось. Я прозрачный. Теперь можешь поставить глазки на прежнее место.

– Своему белокурому пыжику указывай, куда ставить глазки, – ответила Стелла, разоблачая свои чувства. – Дай пройти.

– Далеко собралась?

– К Виктору! Он уже постель расстелил!

– Ну, это понятно, – согласился я. – Но представь себе: проходит день, второй, третий, а ты продолжаешь назло мне ходить к Виктору, который непременно одуреет делить постель с тобой, а я, назло тебе, буду ходить к Алине. Так закончится круиз. Из-за упрямства распадется такой славный союз! Мы оба будем страшно жалеть, украдкой вытирая слезы, но никто в этом не сознается. А потом мы холодно простимся на опустевшем причале, и ветер разнесет обрывки твоей фотографии, которую я хранил у самого сердца…

– Хватит, хватит! – остановила мое красноречие Стелла. Дальнейший разговор в этом направлении вынудил бы ее кинуться мне на шею. Пока же она только улыбалась и недоверчиво покачивала головой. – Болтун!

Я медленно наступал, Стелла пятилась, теребя перламутровые пуговицы на жакетке цвета индиго. Когда отступать больше было некуда, я легонько ущипнул ее за щечку и сказал:

– В честь нашего примирения предлагаю выпить шампанского.

Стелла вздохнула, поиграла глазками, губками и сдалась.

– Так и быть, – великодушно произнесла она. – Я согласна. Неси на руках!.. Э-э! Куда? А я? А почему не к тебе?

Я притворялся глухим до тех пор, пока не поднялся по лестнице наверх. Стелла быстро догнала меня и ударила кулаком по спине.

– Все ясно, замшелый адюльтерщик! Ты у себя в каюте прячешь своего белобрысого пыжика! Что ты в ней нашел, извращенец?

– Ты все неправильно поняла. У меня просто не убрано.

– Как это не убрано? А что ты можешь убрать, если из вещей у тебя нет ничего, кроме неработающей телефонной трубки!

Пребывая в состоянии беспрерывного словесного обмена, мы вышли на кормовую палубу. В сравнении в полуденной инсоляцией сейчас здесь царила божественная прохлада. Никого из пассажиров не было.

– Шампанского! – крикнула Стелла, изобразив между столиков что-то вроде па-де-де, но амплитуда ее вращения оказалась несколько шире, чем могло позволить пространство, и два стула повалились на пол. Я кинул взгляд на Лору, стоящую за стойкой; девушка была к этому готова и демонстративно отвернулась.

– Очень сожалею, – громко сказала она, по-прежнему стоя спиной ко мне, – но шампанское закончилось. Скоро мы причалим к Хиосу, и там отец, может быть, купит ящик.

– Мы тебя увольняем! – решила Стелла.

Я подошел к стойке, присел на крутящийся стульчик и некоторое время рассматривал маленькую родинку на шее Лоры, кокетливо выглядывающую из-под волос чуть ниже затылка. Так и не встретившись с девушкой взглядом, я взял со стойки первую попавшуюся бутылку и вернулся к столику. Стелла схватила бутылку и поднесла ее к глазам.

– "Афамез" урожая тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, – прочитала она. – Скажите пожалуйста, какое совпадение… Мне было всего шесть лет, а это вино уже бродило, наполнялось крепостью, чтобы сейчас дать нам по мозгам. Странно, правда?

– Мне кажется, ты тоже любишь историю, – сказал я, разливая по бокалам.

– Почему "тоже"? Кто ее еще смеет любить, кроме меня? Твой пыжик-альбинос?

– Нет. Госпожа Дамира.

Я опустил бутылку на стол, не сводя глаз с лица Стеллы.

– Никогда бы не подумала, – ответила девушка и вынула из кармана жакетки маленькое зеркальце. – У меня с лицом все в порядке?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты сравниваешь меня с этой склочной вешалкой, и я испугалась, не стала ли на нее похожа… Вроде все на месте. А с чего ты взял, что она интересуется историей?

– Не просто историей, – уточнил я. Глаз Стеллы уже не было видно, мешало зеркальце. – Она интересуется различными этрусскими безделушками. Преимущественно золотыми.

– Что ты говоришь! – несколько рассеянным голосом ответила Стелла, больше уделяя внимания своему лицу, чем моим словом. Затем с рискованным ударом припечатала зеркальце к столу, словно мелкую монету, и сказала: – Давай пить, что ли?

Она сделала всего глоток и вдруг резко оторвала бокал от губ, словно в нем был крутой кипяток или нечто невыносимо зловонное. Вскочив из-за стола, Стелла зажала рот ладонью и кинулась к