Она начала издавать протяжный витиеватый звук, который перерос в жуткий ор; она кричала на телевизор:

– ШЛЮЮЮ-ХА ГРЁЁЁБА-НА-Я! СУУ-КА, ПОДСТИИИЛ-КА ЯПОНСКАЯ! Она нагнулась вперед и плюнула на экран. Жирная слюна заструилась по изображению Мэри Сэндмэн, гэльской певицы.

– Что ты делаешь, Вет? Что ты, бля, вытворяешь, знаешь-понимаешь?! Женщина поет себе гэльские песни, и больше ничего. Она, бля, песни гэльские поет! Чего ты взъелась? Я тебя спрашиваю!

– Эта шлюха нарядилась япошкой и пела «Мой японец» …

– Да нет же… это гэльская девица… ты не за ту ее приняла, Вет… это гэльская девчонка, наша, шотландка, никакая не япошка. Разве она похожа на япошку? Я тебя спрашиваю, она что, бля, на япошку похожа? – тыкал в экран отец.

Мама зло зыркнула на него и с ухмылкой указала на Мэри Сэндмэн.

– Она еще хуже, чем япошка! Япошка каким родился, таким и помрет, а эта блядь нарядилась япошкой, да еще прославляет этих пакостников, низкорослых ублюдков, палачей…

– В ее наряде нет ничего японского, Вет, это шотландская девушка, она ведет гэльские программы…

– Да нет, – вмешался Тони, – мама права. Она действительно пела «Мой японец». И в Шотландской десятке она выступала в японском костюме, помнишь?

– Ну да… припоминаю… – батя запел, а Тони подхватил:

Кто скажет мне, куда ушел любимый,

Мой японец?

Проснулась утром я – исчез любимый,

Мой японец.

Что я наговорила, натворила, что со мной?

О-о-о-о,

Ушел, исчез – и счастье он унес с собой…

– Заткнитесь, еб вашу мать! ЗАТКНИТЕ СВОИ ПОГАНЫЕ РТЫ, ПИДОРМОТЫ! – заорала мама.

– Это же всего лишь песня, Вет, песенка «Мой японец», – Джон примирительно выставил ладони.

Такая вот хуйня. Вот так вот мы жили.

Тогда-то я и слился.

Но от себя не убежишь ни в Манчестере, ни в собственной голове. Я увез ее с собой сюда, в своей башке. Она преследовала меня. Кошмары, кошмары с аистом Марабу

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

в кошмары

с аистом

Марабу

мы подошли вплотную к гнездовью, – сказал я Доусону, когда мы вошли в оранжерею коттеджа 1690.

– Марабу летают у нас над головами. Похоже, что, скорей всего, они находятся в районе вашей секретной базы, Локарт. Возможно, они ее заняли и стали там гнездоваться, – объяснил Сэнди.

– Мой развлекательный комплекс…-Доусон едва не лишился дара речи, – …гнездо для этих монстров… Сэди… это, конечно, всё недруги Джамболы. Теперь мне все ясно. Они обвели Локарта Доусона вокруг пальца. Что ж, мы им еще покажем…

Его бред был прерван звоном бьющегося стекла и какофонией неистовых криков, когда один, другой, затем еще несколько крупных Марабу, разбивая стеклянные стены, влетели в оранжерею.

Мы были безоружны, стволы остались в джипе. Услышав этот пронзительный лязг, мы инстинктивно отступили, и я уже хотел бежать к входной двери, как вдруг она неожиданно рухнула, и в проеме показался огромный монстр Марабу. Следуя за Доусоном и Сэнди, я побежал по шатким ступенькам в подвал, но Марабу погнались за нами, и мы оказались зажатыми в угол.

В подвале было темно и влажно. Под прогнившими половицами слышался шум бегущей воды. Несколько огромных Марабу окружили нас; они сжимали круг, шаркая и переминаясь, как отвратительные старые нищие. Запах паленого мяса ударил мне в нос. Мы были безоружны и беззащитны. Самый крупный из Марабу вышел вперед.

– Похоже, все складывается как нельзя лучше, а, пацаны? – заметила тварь.

Он оторвал большой кусок от окровавленного остова фламинго и проглотил его целиком. Другой стоял, зажав в клюве оторванную вместе с шеей голову фламинго. Меня стошнило.

Доусон весь напрягся и выдвинулся вперед:

– Как предприниматель, держащий контрольный пакет акций данного предприятия, заявляю, что в парке отдыха таким, как вы, не место, вам абсолютно наплевать на…

Черные, с бусинку, глаза Марабу остановились на нем:

– Заткни хайло, жирный мудак! Ты кто такой!?

Глаза Доусона быстро округлились от страха, пока раздражение не завладело им, прогнав испуг. Нервно подрагивая, он прошептал сквозь стиснутые зубы: – У вас, конечно, отсутствуют навыки ведения дискуссии…

к

о

н

е

ч

н

о

– Мне, конечно, было крайне сложно обратиться в полицию. Говорят, что их методы изменились, но ни понимания, ни поддержки я там не встретила. Чему их там учат? Позволь зачитать тебе советы офицеру полиции при допросе лиц, заявляющих об изнасиловании, опубликованных в Полис Ревью:

Необходимо иметь в виду, что, исключая совсем маленьких детей, изнасилование маловероятно без нанесения телесных повреждений. Если в участок приходит женщина с заявлением об изнасиловании и не демонстрирует при этом следов насилия, ее необходимо подвергнуть тщательному допросу. Дайте ей сделать заявление женщине-офицеру, после чего пройдитесь хорошенько по всем пунктам от начала до конца. При малейшем сомнении в правдивости ее показаний рекомендуется обвинить ее во лжи… будьте особенно внимательны, если девушка беременна или возвращается домой слишком поздно. Такие лица уже приобрели печальную известность, выступая с обвинениями в изнасиловании или нападении с сексуальными целями. Никогда не проявляйте сочувствия. Если она продолжает настаивать на своем даже после обвинения во лжи, это подтверждает правдивость ее показаний… настоящий следователь крайне редко вызывает симпатию у своих подозреваемых.

Но это все Лексо придумал… он все подстроил… я никогда даже…

– Вот так вот, Рой, мне не очень-то хотелось становиться подозреваемой, быть обвиненной во лжи после того, как меня держали взаперти, гнусно издевались, унижали, мучили. Я стала подозреваемой, и моя ложь доказана; доказана в суде. Меня до сих пор мучают воспоминания, Рой, а ведь прошло уже два года. Они никак не связаны с кислотой, которую вы мне подсунули. У некоторых они бывают и десять лет спустя. Это не проходит, Рой, никогда не проходит.

Это Лексо дал тебе кислоты! Это Лексо виноват! Алекс Сеттерингтон. Он и раньше этим баловался, он, может, до сих пор подсовывает девчонкам марки. Ты вряд ли вспомнишь, но я пытался остановить их! ДА-ДА, Я ПЫТАЛСЯ ОСТАНОВИТЬ ИХ! Я ГОВОРИЛ ИМ! ВСПОМНИ. Я ЖЕ ГОВОРИЛ!

ГЛУБЖЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ГЛУБЖЕ

Сквозь тонкие перепонки век я уже вижу свет… я сейчас открою, бля, глаза и уставлюсь ей прямо в лицо… пожалуйста, не надо, нет ГЛУБЖЕ… я чувствую запах хлорки… гребаная больница…

– Я была дурой; дурой, что затеяла этот процесс, – это было еще хуже, чем само изнасилование. Судья. Хуже, чем гнусная шутка, которую вы со мной сыграли. Все было как в театре, где и актеры, и публика собрались, чтобы поиздеваться надо мной, унизить меня. Вот, что сказал судья Уайлд в Кембридже в 1982 году: "Дело не в том, сказала ли она нет…