И Низея вся загорелась тёмным и жутким пламенем и запела громче прежнего и застучала трещоткой в бубен. И вот бубен словно расширился и сделался круглой крылатой ладьёй. Лес закружился и поплыл. Тело Низеи сделалось тоньше и легче. Сидя в волшебной ладье, несомая песней, Низея вспорхнула к небесам и помчалась в загробное царство.

Она поднималась вверх, как жёлтый листок на крыльях летучего вихря, и скоро долетела до твердого синего неба. Солнце-пастух пасло в небесах меднорогих быков. И каждая кочка на дальнем болоте горела, как медный костёр. Она кивнула солнцу головой и помчалась дальше. В царстве месяца всё было бело и мягко и нежно. Месяц сидел на лебяжьей постели, одетый туманной шубой. Лунные дети играли и катали по белому берестяному полю серебряный жёлудь. Она бросила им большой одуванчик, и сама полетела дальше.

Она побывала у Утренней Зари и у Вечерней, взбиралась на Гору Рассвета, спускалась в Лощину Заката, видела тысячу царств и миров, верхних и нижних, подземных и надземных, пересчитывала травки в полях и камни в реках, песчинку за песчинкой в неведомых морях, пересматривала мушек и жучков, и бабочек, и земляных червей. Пленной души молодого Аслана не было нигде.

Устала Низея и вздрогнула и очнулась. Она сидела на песке по-прежнему с бубном в руках. И тело Аслана лежало пред ней неподвижное, как камень.

И Низея стиснула зубы и снова рванулась и вдруг раздвоилась. Одна половина осталась внизу на земле пред Асланом, как труп перед трупом. Другая вспыхнула, как искра, и взлетела и помчалась на запад.

И она прилетела на крайний предел всемирного круга, в последнее дальнее царство. Там было темно и страшно. В траурном небе мерцало угрюмое пламя, и мёртвые люди играли в мяч головою медведя. Она разевала пасть на лёту, и грозно ревела, и старалась каждому прыгнуть в лицо, как живая, и впивалась зубами. Кровь лилась, мёртвые люди смеялись. Тут было много народу. Она увидала и старую бабушку Гину, и тётку Манессу, и маленькую Лунию, и множество других. Они сидели молча и грустно. Но когда она пролетала мимо, они узнали её и печально улыбнулись.

В дальнем царстве стояла гора из черного камня. В этой горе обитала Крылатая Баба, злая богиня Селонского народа.

Крылатой Бабы не было дома. Она улетела на землю с мешком за плечами за детскими душками. В чёрной горе была спрятана душа молодого Аслана. Она лежала в углу, затиснута в мешок, вместе с обрезками шкуры и прочим домашним хламом. Была она, как будто мышонок, маленький, голый, съёжилась вся, как вялый лепесточек. Каждый член её был перевязан ниткой, и даже язык её был перевязан особо.

Низея бросилась, как коршун на добычу, схватила пленную душу и умчалась обратно. Она летела, обгоняя северный ветер, а Крылатая Баба мчалась за ней в погоню. Её крылья застилали полнеба. Голос её был, как голос грома: «Отдай мою душку, воровка!» – «Уйди!» – сказала Низея. Крылатая Баба яростно затрепыхала крыльями, небо всколебалось, как будто палатка от вихря. Вихрь подхватил Низею вместе с добычей и завертел их, как пушинку.

«Отдай мою душку, воровка!» – Но Низея простёрла правую руку и пошевелила пальцем. Из пальца вышел огонь и опалил все перья злой и огромной богини. Крылья её загорелись, потом отвалились, как красные угли. Крылатая Баба упала на землю, но встала на ноги. Ноги у неё были, как толстые корни, с крепкими кривыми когтями на орлиных лапах.

«Отдай мою душку, воровка!» – «Не дам», – сказала Низея. Крылатая Баба стала грести лапами землю. Она вырывала скалы и целые горы и бросала их вверх. Небо раскололось от ударов и растрескалось звёздами. Тяжёлые обломки сыпались на голову Низеи. «Отдай мою душку, воровка!..» Но Низея простёрла левую руку и пошевелила пальцем, и из пальца вышел огонь и попалил Крылатую Бабу всю без остатка. Всё её тело превратилось в уголь.

Низея спустилась на землю у озера Лоч, под Каменным «Затылком». Тело Аслана по-прежнему лежало на песке, вялое и сонное, ни живое, ни мёртвое. Она села напротив и метнула в него принесённой душой. Но душа пробила тело насквозь, как раскалённая стрела, и вышла наружу, и вонзилась глубоко в песок. Тело было холодно и вяло, а душа пылала, как головня. Тогда Низея позвала своих служебных духов, нетопыря и желтобрюха, и серую ласку с лососем, и дала им подержать раскалённую душу. Они держали её дубовыми клещами, как держат раскалённые камни при выварке жира.

Низея стала расти и выросла до неба и стала гигантской совой. Она сделала тело Аслана мелким и тонким, подстать принесённой душе, и вдруг проглотила его целиком, как совы глотают мышей. В собственных недрах она претворила его и сделала свежим и сильным, полным жизни и крови, и выбросила вон. Щёки Аслана сияли румянцем, губы как будто дрожали улыбкой. И она снова швырнула раскалённой душой в новое тело Аслана. Душа вошла и прильнула к телу, и осталась на месте.

Низея очнулась. И села на песке, по-прежнему с бубном в руках. И тотчас же и Аслан вздрогнул и очнулся и тоже сел на песке.

– Где я? – спросил он по-лурски. – Болит голова, – прибавил он, хватаясь за темя.

Низея молчала.

– Как я сюда попал? – продолжал Аслан. – Выплыл на берег?.. Или вынесли меня?.. Не помню я…

Он повернулся и в трёх шагах от себя увидел Низею. Лицо его загорелось радостью и страхом.

– Богиня моя, – шепнул он неуверенно, – ты вынесла меня?

Низея догадалась по жестам и по взглядам и кивнула головой.

Они сидели друг против друга и вели разговор. Аслан говорил наречием Луров. А Низея наречием Селонов. Ибо они были, как дети, и не знали языка знаков. Но они не нуждались в условленных знаках.

– Ты солнечный бог, – говорила Низея.

– Ты речная богиня, – вторил Аслан.

– Ты с неба спустился, – говорила Низея.

– Ты вышла из синей Адары, – вторил Аслан.

Они не понимали ни единого слова, но сердца их бились согласно и дружно.

– Люблю тебя, – сказал Аслан наречием Дуров.

– Люблю тебя, – шепнула Низея наречием Селонов.

Они взглянули друг другу в лицо и поняли друг друга. Эта двойная фраза была первым началом их общего лексикона, лурско-селонского.

Они взялись за руки, склонились друг к другу и обменялись первым поцелуем.

Заря расцвела на безоблачном небе стыдливо и пышно и нежно. Первые ранние птицы защебетали в ветвях. Вместе с зарёй Луры опять собрались на берег и чинили свой плот. Лица их были мрачны. Они потеряли залог своего счастья. Без вождя не будет и города, и новый Велун не встанет на чуждых полях. Одни говорили о том, что надо вернуться домой и привести нового вождя из племени Ассиев, но другие кричали и требовали мести. И они чинили свою плавучую крепость, чтобы снова пуститься к «Гнезду».

Уде-Со-Знаменем вышел на берег вместе с другими. Его лицо почернело от горя и распухло от слёз. Но даже сквозь слёзы его глаза горели, как у волка. Он сам забивал новые стойки под верхний навес, связывал жерди и укреплял закраины. Когда всё было окончено, Уде вернулся в стан и отыскал жреца.