Я круто обернулся, и Хвенит подняла мне навстречу руки с ребенком, который брыкался и гневно вопил. Ее темное лицо все сморщилось. Она спросила меня:

— Что ты сделал?

— Я ничего не делал. Твой отец дал мне ребенка, а я отдал его тебе.

— Ты вылечил его. Он был очень болен. Мне потребовались бы три дня, и даже после этого у него могли остаться поврежденными кости. Дай мне посмотреть на твои руки.

Пораженный, как и она, думая, что она ошибается или не в себе, я показал ей свои руки.

Хвенит взглянула, а потом уставилась, как на какую-то новую болезнь. Ребенок гремел, как ужасная маленькая машина.

— Ты волшебник, — сказала Хвенит. — Ты целитель.

Она ревниво прошептала:

— Ты сильнее, чем жрец, что учил меня.

Лодка Квефа — ялик с одной парой весел, примитивное беспарусное суденышко, но первый в моей жизни плавающий аппарат. Она качалась, но уверенно плыла по морю, разрезая волны, которые с берега казались лазурными, а сейчас обнаружилось, что они имеют коричневато-серый оттенок, под ними виднелись впадины, как из зеленоватого мрамора.

Квеф сидел на веслах, потом греб я, после того, как он объяснил мне, как это делается. Когда я наловчился, это оказалось довольно легко, и по правде говоря, я был рад делать что-нибудь. Вид такой массы жидкого землетрясения действовал мне на нервы.

Мозг мой лихорадочно работал не в ритм с окружающим. Я был рад уехать, как будто мог оставить на берегу растерянность и беспокойство. Но подобно изменчивому морю, характер внутреннего спора тоже изменился, стал обтекающим. Обрывки белой пены — небольшой ветер все же поднялся, когда мы были приблизительно в миле от берега — слетали с гребней волн. Вспышки сцен и событий слетали с поверхности моих мыслей, подобно пене, а под ними открывались пустые зеленые морские впадины грозной тревоги.

Не помогло и то, что моя черная колдунья отправилась вместе с нами.

Она мрачно сидела среди груды из палатки, снастей, провианта, которые Пейюан и его люди сложили в середине судна, и к которым она еще добавила медную сковороду, коврики и другие житейские мелочи, а ее демонический кот — засунутый в большую плетеную клетку, как какая-нибудь невероятная птица, чтобы он не вырвался в страхе и не упал в море — поднял несмолкаемый, недовольный и испуганный вой. Хвенит сказала, что она приезжала на остров раньше на лодках мужчин, чтобы собирать растущие там травы. Возможно, это была правда, но сейчас причиной ее путешествия явно было стремление отказать Квефу, что она сопровождает меня.

Квеф был симпатичным юношей несколько моложе Хвенит, с такими же точеными чертами лица, которые, казалось, отличали все племя. Он говорил с ней вежливо, как со мной, и сказал, что рад разделить с ней путешествие, хотя был напряжен в ее присутствии, а она прилагала все усилия, чтобы раскипятить его, кидая на него безумные синие взгляды, говоря, как плохо он управляется со своей лодкой, превращая любое его замечание в шутку или чепуху. Это был прием, который некоторые женщины крарла испытывали на мне, когда мне было около шестнадцати, как ему сейчас, и получали пощечину в качестве награды.

Один раз, когда мы меняли друг друга на веслах, она начала возиться с кошачьей клеткой, сказав, что выпустит зверя. Я сказал ей, что кот наверняка утонет, а лодка перевернется, и Хвенит медовым тоном ответила, что я очень умный, и она будет слушаться меня во всем. Этот выстрел прошел вхолостую, потому что, поймав взгляд друг друга и зная, чего она добивается, и Квеф и я расхохотались.

Поскольку ветер не стихал, она запищала что я должен усмирить его с помощью своих волшебных сил, и я сообщил ей, что усмирю ее веслом, если она еще будет болтать.

Во всяком случае, ветер всего лишь качал лодку и срывал верхушки с волн. Наконец мы увидели остров и вскоре пристали к его покрытому водорослями берегу.

Квеф и я втащили лодку подальше на берег под защиту скалы, покрытой белым птичьим пометом и зеленой от морских лишайников. Ветер лениво размахивал, словно крыльями, верхушками больших деревьев с покрытыми мхом стволами, стоявших на краю пляжа в пятидесяти ярдах от берега.

Кричали серые чайки, заставляя кота рычать в своей клетке.

— Ветер стихнет к рассвету, — сказал Квеф. — Тогда я вернусь на материк. — Он стоял, глядя на Хвенит, шедшую впереди по направлению к деревьям, и если я когда либо видел мужчину, которым завладела женщина, эго был он.

Я сказал:

— Она примет тебя, если ты попросишь ее.

— Может быть, — сказал он. — Но я не могу просить се.

— Ты что, парень, неужели ты всерьез принимаешь ее насмешки?

— Нет, — сказал он, спокойный, как внезапно затихшее море. — Конечно, мой отец не видит в этом ничего дурного — не в наших правилах устанавливать железные законы и вешать их, как цепи, на мужчин и женщин. И все-таки мне это кажется противозаконным.

Я не понял его и сказал ему об этом. Девушка была благосклонна — даже страстно желала этого, отец Квефа дал свое благословение, а Пейюан разве не великодушен?

— Но это и есть моя проблема, — сказал он с легким смешком. — Мой отец и Пейюан — один и тот же человек. Он женился на Хэдлин после смерти своей белой жены главным образом, чтобы у Хвенит была мать, хотя потом он полюбил ее. И Хэдлин родила меня. Я сын Пейюана. Хвенит и я — брат и сестра.

Законы везде разные. Среди дагкта мужчину, который ложится со своей сестрой, секут, а девушке ставят клеймо на груди. Большинство общин неодобрительно относятся к кровосмешению. В некоторых плата за это — смерть, и хотя черные люди открыто принимали факт любви, где бы она ни пустила корни, я видел в глазах Квефа рядом с его желанием холодное отвращение. Лежать с плодом того же семени, что породило и тебя, переплетаться с телом, которое произошло от тела твоего же отца. Ответный холод пробежал по моему собственному животу при мысли об этом. Самое старое в мире неприятие.

Позади нас тусклый темно-бордовый закат начал опускаться на невидимый материк.

Я лежал в палатке на острове. Мне снилось вот что.

Я летел. Как в тоннеле, я воображал себя чернокрылым. Взмахи крыльев перенесли меня с одного берега на другой. Я вернулся на материк, пролетев высоко над океаном, видя, как его чернота подо мной превращается и белое золото мысов и отыскав белый скелет города в заливе.

Странность сна заключалась в следующем.

Обладая крыльями власти, я в то же время знал себя тем, каким родился. Дикарь из племени, натасканный на летние войны, и на моем теле — шрамы этих войн, шрамы, которые я никогда не хранил. Как будто я снова был брошен в прах, который должен был сформировать меня вместо той глины, из которой я был сделан. И во сне я думал: она, сука, которая родила меня, хотела, чтобы я вырос таким. Смертный воин крарлов с единственным по рождению правом — боя и смерти в бою. Или еще хуже, волчьей смерти от рук городских людей, которые охотятся за мной.