Дальше я шла окольными тропинками вдоль океана, океана лютиков и маков, которыми я обязана Вейссу. Этот отец будет последним, единственным, кого я хочу в этой и в другой жизни, если вечность существует. Со мной происходит что-то особенное. Из-за своей особенности моя история становится почти твоей.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Помнишь плакат в Шайо? Поскольку ты страдаешь, как я страдала, и поскольку твои друзья тебя забыли и переходят на другую сторону улицы, чтобы не встретиться с тобой, у тебя душа бедного. Ты стал посмешищем твоих врагов, ты стал вещью на выброс: у тебя разбитое сердце. Тогда послушай, это того стоит.

Я не только не сержусь на тебя, я испытываю к тебе нежность. Удачи, папочка.

Пятнадцать часов. Двое похорон сваливаются на меня одновременно: два бродяги, подобранные добровольцами. Похоронное бюро и Робло на один и тот же час. Я оставила новое сообщение Люку и безрезультатно позвонила по номеру 24–32 в Вильжюиф: там по-прежнему автоответчик. День будет длинным. Едва я начинаю составлять отчет о моих беседах с несколькими отверженными, как кто-то протягивает мне руку, которую я неохотно пожимаю. Розетт в Назарете! Я не только взволнована ее присутствием, а вообще чувствую себя скованно. Раковый доброволец прибывает без предупреждения. Ее присутствие ничего стоящего не сулит. Тем не менее я не свожу с нее глаз. Она пришла из мест, где, может быть, находится Люк. Каникулы, не каникулы — «Служитель всех» продолжает биться со смертью. Я не знаю, почему он хранит молчание, вернее, я догадываюсь, но я знаю, что он страдает. Может, он слушает «Очи черные» на своем острове? Может быть, Розетт обедала с ним. Она только что с ним разговаривала. Она знает, какая на нем рубашка, надел ли он сандалии. Она снова его увидит. Как Черная и Полосатый, как покойная Сиамка, я чую то, что люблю, на расстоянии.

— Вот карточки наших добровольцев, — сказала Розетт, бросая папку на стол моей начальницы.

Мирей листает ее с видом лакомки.

— Он подумал обо всем.

— Вы его знаете!

Слушая Мирей, которая занята тем, что вынимает некоторые карточки из папки, Розетт вспоминает о нестабильности на Севере — Юге. Она говорит дело, эта христианка-ударница. Я поднимаю голову и заливаюсь краской. Как все еретики, я могу себя кое в чем упрекнуть. Мой внешний вид грешен и идет вразрез с католической правоверностью, он не может ей понравиться. Накрашенные губы, лайкровая юбка, грудь (и настоящая, и фальшивая) напоказ: я, может быть, дьяволица Назарета, но меня предпочитает Бог. Дамы болтают, созерцая мои досье, лежащие без движения.

— Летом у Церкви появляется много организационных вопросов. Всегда уходят лучшие. Не успеваешь привыкнуть к священнику, — хоп, и он исчезает.

— Мне кажется, он мог бы нам заранее сказать.

В тревоге я разбираю почту. О ком и о чем они говорят? Я предчувствую худшее, а худшее — это если речь идет о Люке Вейссе.

— И не говорите! Сроки жмут, на сентябрь у меня никого нет.

— Никого? — говорю я, мертвенно-бледная, не в силах сдерживаться дальше.

Я краснею, ласка смотрит на меня.

— Наш священник уходит от нас.

— Как это «наш священник уходит от нас»?

Я сама понимаю, как глупо повторять каждое слово Розетт. Надо бы импровизировать, улыбаться, но я, хотя и ужасно лицемерна, не могу никого обмануть. Надо испить чашу до дна. Мне кажется, мое сердце разорвется, оно бьется с ненормальной и болезненной скоростью. Оно просто вырывается из грудной клетки. Мне все больней и больней, но точно еще ничего не известно. Сомнение остается, эта секунда еще не смертельна.

— Мы говорим об отце Вейссе.

Я застываю в кресле на колесиках. Люк. Чтобы отвлечь внимание, я начинаю ставить печати нашего агентства на конверты. Нужно приложить штемпель к обратной стороне конверта, и появится изображение Христа. Я так дрожу, что печать Назарета ложится криво. Я набрасываюсь на адреса. Беру фломастер, список. Буквы пляшут.

— Не забудь регистрацию на церковь Благовещения в сентябре; мы еще не знаем имя священника, но скоро узнаем, — советует Мирей.

Она внимательно смотрит на меня.

— Ты вся белая. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Надо бы купить вентилятор, иногда здесь просто невыносимо, — говорю я, погружаясь в свои реестры.

Обе женщины кивают головами. В Назарете царит упадническая атмосфера. Вторничные добровольцы ушли на летние каникулы, в церкви Благовещения больше нет месс, Мирей сегодня вечером уезжает в Руан, считает часы. Агентство закрывается до сентября. Где бродяги находят пристанище летом? Загадка. Летняя жара решает их проблемы? Меня тошнит. Я наклоняюсь и открываю свою сумку. Беру мобильный, как утопающий хватается за спасательный круг. Сообщений нет.

— Отец Вейсс попросил о новом назначении без предупреждения, — продолжает Розетт, всаживая мне кинжал в спину.

— А куда он едет? — спрашиваю я тихим голосом.

На пару секунд я успокаиваюсь: Люка назначили в Кюри или в Анри-Мондор. Если только не послали в провинцию? Эти перемены объясняют его молчание. Он размышляет. Не надо сходить с ума.

— За границу. Больше ничего не известно.

Лезвие пронзает легкие, сердце задето.

— Что это значит — за границу?

— Мы узнали девятого июля, — вздыхает моя начальница. — Отец хотел сохранить секрет из-за больных. Это будет для них таким ударом.

Не хватало еще только разрыдаться.

— Так не исчезают. Он должен был оставить нам сообщения, корреспонденцию.

— Отец вам не позвонил, Элка? Он мне сказал, что позвонит, — удивляется Розетт.

Она добавляет, что аббат помолится за нас: он ей обещал, что будет упоминать нас в молитвах. У меня бред? Розетт скромно торжествует. Как Люк может через Розетт передавать мне что-то? Мне наплевать на его молитвы. Я хочу, чтобы он молился за меня, как в последний раз.

— Мы ахнуть не успели, как он уже улетел, — продолжает она. — Никто не говорит, куда. Будто бы сообщат позже. Странно! В конце концов вы знаете священников с их любовью к секретам! Он мог что-то ляпнуть кому-нибудь из начальства. Отец Вейсс за словом в карман не полезет. Я думаю, он бросил своих больных ради умирающих в Африке или в Косово. Такие люди всегда хотят отдать еще больше. Мне достается из-за этой истории столько же, сколько вам. Его заменит отец Оливери, не первой молодости. В Церкви Франции нет смены! А для того, чтобы ввести Папу в курс дела, понадобится немало времени! А как ваши токсикоманы отреагируют? У Люлю было столько связей.

— Просто черт знает что! — подлила Мирей масла в огонь.

Для них это была всего лишь рабочая проблема, организационный вопрос. А я умираю. Под моей кожей наступила зима. Люк. Они несут невесть что. Я изнемогаю от жары. Я открываю тетрадь с расписанием и вижу, что Вейсс, действительно, не записан на вторники в сентябре. Его имя стерто. Никто его не замещает. Я листаю книгу месс в церкви Благовещения. Его имя зачеркнуто. С каких пор? Еще вчера он был там. Я снова лезу в сумку, чтобы достать солнечные очки. Я приподнимаюсь, и обе женщины смотрят на меня с повышенным вниманием. У меня, должно быть, тот еще видок в черных очках в этой клетушке без окон.