– Передаст. Швырка попросим, – подумав, решил Захарий. – Сучок с Гаркуном дружит. Договорятся.

Алёха чуть заметно вздохнул и повернулся к Кузнечику.

– Чего разлёгся? Ещё два подхода по пять болтов, – и совсем по-деловому добавил: – Пока не научишься, выдыхай через сжатые губы. Ага, вот так. Только выдох прекращай не когда болт ушёл, а уже когда палец с крюка снял. А то ты на спуске дышишь, как чихаешь. Во, нормально. Зайца, конечно, ещё не скоро, а глухаря на току к весне возьмёшь, если, конечно, подойти сможешь. Давай ещё пять.

– Сможет, – раздался в наступившей тишине чей-то шепот. – Сам же слышал: в пасть шагоходу здоровенный самострел дают, а как из него в витязя попасть? Прицел надо. Вот он его и делает.

– А кто это вам разрешал самострел уродовать? – Дело запахло бунтом, и Мартын, отпихнув плечом внимательно следящего за происходящим Тихоню, решил вмешаться. – Не было такой команды! А чего они, боярич. Так не честно! Пусть снимает и делает, как все!

Леонид напрягся.

– Следующие пять, – скомандовал Алексей. Но выполнить команду не дал Комар.

– Ты! – завопил он, стукнув носком ноги по прикладу, когда Тимка в очередной раз правил щепку. – Чего разлёгся! А ну встать, когда перед тобой цельный боярич стоит!

Самострел вылетел из Тимкиных рук, ударился о бруствер и, оставив на нем отломившийся прицел, упал на другую сторону. Кузнечик встал, подобрал и осмотрел самострел, пробурчал:

– Ни хрена клей не держит. Приматывать надо.

Подошёл к Семёну и, набычившись, уставился ему в глаза. Мартын и Комар ухмыльнулись и встали за спиной командира. Остальные мальчишки из десятка собрались сзади, но присоединяться к Мартыну и его дружку не спешили. А Лёнька и неожиданно быстро вставший на ноги Алёха заняли позиции с боков, охватывая место стычки.

Комар оскалился и начал засучивать рукава. Лёнька щелкнул кнутом по земле.

– Рыпнешься, прилетит в глаз, – заявил он почти ничего не выражающим голосом, стараясь подражать наставнику Андрею. – В левый, с правого стрелять надо.

– Так не честно! – опять заголосил Пустобрёх. – Отвалилось и правильно. Пусть стреляет, как все!

– А ляхов ты тоже честно стрелять попросишь? – всё тем же скучающим голосом поинтересовался Лёнька. – Может, и мишень себе на заду нарисуешь? Там и пятак хорошо смотреться будет, да и язык к месту.

– Всё равно не честно! – Мартын завелся и уже явно играл на публику, заливая всё вокруг эмоциями, густо сдобренными негодованием. – Мы не ляхи! Назад пусть делает!

– Так в тебя пока никто и не стреляет… – поддержал игру приятеля Алексей.

– А что, будешь? – задохнулся Мартын.

– Прикажут – буду, – спокойно ответил тот.

– Прицел – это инструмент, – Тимка продолжал играть в гляделки с Семёном. – Оружие – это тоже инструмент. Инструмент честным или нечестным не бывает. Честно или нечестно делает тот, у кого он в руках. А лежал я перед цельным бояричем потому, что оный боярич приказал до конца занятия стрелять в мишень.

Семён хотел было что-то сказать, но вдруг взгляд скользнул за спину Кузнечику и лицо его потемнело.

– Мы тут, – тихо произнес за его спиной голос Захара. – За спину не бойся.

Кузнечик непроизвольно сделал шаг назад, и понял, что это было ошибкой. На скулах командира гонцов заиграли желваки, а руки стиснулись в кулаки. Шевельнувшийся в руках Лёньки кнут быстро успокоил наметившееся движение и среди Сенькиного десятка, и среди тех, кто собрался за Тимкиной спиной. Тимка же… Он вдруг расслабился, скованность отпустила, а лицо приняло спокойное, безмятежное выражение.

Позапрошлым летом Тимофей чуть не утонул. Речка, на берегу которой стояла слобода, в очередной раз показала свой поганый норов: построенное на её берегу громадное колесо ей почему-то очень не нравилось, и она постоянно пыталась подмыть русло и обойти его, чтобы не вращать эту тяжеленную штуковину. Мастера не сдавались, отгораживали камнями участок русла, чтобы всё равно направить часть её течения к огороженному каменной стенкой каналу, но река упорно сопротивлялась, пыталась стенку подмыть, и в её течении частенько возникали потоки и завихрения, которые норовили промыть какою-нибудь яму.

Вот в такой поток и попал Тимка, кувыркавшийся в воде вместе с другими мальчишками. Что произошло в тот момент, мальчик помнил очень четко, во всех деталях, а вот описать словами, рассказывая о происшествии, сильно затруднялся, так что вытаскивать из него эту историю приходилось и деду, и боярину Журавлю.

Из слов Тимофея выходило, что, попав в поток, который поволок его по дну в глубину речки, мальчик мигом потерял ощущение, где верх, где низ, и куда его несет река. Но вместо того чтобы запаниковать, мысли его вдруг очистились, став кристально ясными и спокойными.

«Вот так и тонут люди, – спокойно, как будто издалека пришла мысль. – Чего делать?»

Страха не было, точнее, он был, но воспринимался как что-то отдельное, существующее само по себе, пусть и находящееся рядом с сознанием Тимофея, но никак не мешающее осознанию передряги, в которую он попал. Тимка за какой-то миг умудрился оценить ситуацию, обдумать её со всех сторон, задержать дыхание и принять решение: надо грести туда, где светлее.

Сняли Тимофея с камня, торчавшего посреди реки, уже ближе к вечеру. Сам он сидел на нём, продрогший и оголодавший, никак не реагируя на крики с берега, и просто смотрел в чёрную воду. Он очень хорошо запомнил эти два своих состояния: и то, что надо плыть туда, где светлее, и чёрную воду, которая накатила на него, когда он уже выбрался на камень. Но главное, что во время критической ситуации, когда он считал, что ему или кому-то из тех, кто стоял рядом, угрожала опасность, мысли мальчишки вдруг освобождались от груза эмоций, и он начинал эту ситуацию считать.

Часто удавалось просчитать и выкрутиться, порой нет, за что приходилось мужественно терпеть порку. Журавль, уловивший эту Тимофееву особенность, старался развивать её, зачастую обостряя ситуацию даже после достаточно мелких шалостей. Разбирая с Тимофеем его проделки, он старался заставить мальчика «выскочить из себя», отойти в сторонку и посмотреть на ситуацию со стороны, просчитывая варианты возможных решений.

Но за такой расчёт всегда приходилось платить. Иногда после разрешения проблемы Тимофея всего лишь колотила лёгкая дрожь, а иногда наступал настоящий откат – и тогда сознание заливала чёрная вода, как это случилось там, перед воротами крепости, когда они ждали ляхов. И тогда оставалось только одно – как-то выбираться из неё, выгребая туда, где светлее.

– Не тебе говорить про честно и нечестно! – зазвенел голос Мартына, который увидел стоящую поодаль Красаву. – Самого вон девки защищают! То-то вчера боярышне Евлампии серёжки подарил. Тоже мне, жених и невеста!

Сенькино лицо потемнело ещё больше. Кузнечик смотрел на всех как будто со стороны и складывал у себя решение ситуации. Он хорошо видел Мартыново злорадство, оценивающий взгляд прищуренных глаз Комара, напряжённое, показное спокойствие Леонида и Алексея, слышал сдавленное сопение Захара и Родьки у себя за спиной. И главное, он видел, как стоящего перед ним мальчишку медленно заливала тёмная вода.