При имени Рабенау лицо Бертрама исказилось странным выражением ненависти и страха; но, быстро овладев собой, он равнодушно опустил глаза. Мне было достаточно. Я понял, что он ненавидит Рабенау; а, может быть, он был в зависимости от него, если граф открыл его тайну лже-монаха. Я решил попробовать застать его врасплох и сказал, положив руку на его плечо.

— Не прячься от меня, Бертрам, я знаю все и считаю тебя лже-монахом-бенедиктинцем.

Если бы гром разразился над ним, он не произвел бы большого эффекта, чем мои слова.

Бертрам выпрямился, бледный, как полотно; губы его задрожали, и он с такой силой сжал мою руку, что пальцы его впились в мое тело.

— Несчастный, кто сказал тебе это? — прошептал он нетвердым голосом. — Знаешь ли ты, что, по моей клятве, ты не должен выйти живым из этой комнаты?

Я вздрогнул; нехотя я коснулся какой-то страшной тайны, смысл которой ускользал от меня. Но теперь, для собственной безопасности, должен был все узнать и потому ответил твердо:

— Полагаю, что дружба твоя ко мне не допустит тебя до убийства; кроме того, Бертрам, ты знаешь, что я умею хранить тайны, даже такие важные, как та, о которой я упомянул сейчас. Так говори прямо.

Эйленгоф выпрямился, тяжело дыша, и сказал дрожавшим еще от волнения голосом:

— Я скажу тебе только, что могу, если ты желаешь, употребить свою силу против кого бы то ни было, но до Рабенау не смею коснуться. И предупреждаю тебя, Гуго, не пробуй затрагивать его; могущество его страшно, а хитрость и ум не сравнятся ни с чем.

Один взгляд на серьезное и взволнованное лицо моего друга убедил меня в истине его слов. Мы говорили довольно громко, но кто мог слышать? Нижняя зала была переполнена одними крестьянами, шумно болтавшими на своем местном говоре, а мы объяснялись по латыни.

В эту минуту ступеньки лестницы тяжело заскрипели и послышался голос:

— Эй, красавица Берта, куда ты бежишь? Черт возьми! Кого ты там ищешь наверху? Я иду за тобой, и ты от меня не спасешься!

Дверь отворилась, и на пороге показалась Берта, красная и взволнованная; за ней стоял высокого роста человек, крестьянин, в темной куртке, с истасканной шапкой на голове; грязно белокурые волосы и большая рыжая борода оттеняли бронзового цвета лицо, невольно поразившее меня. Было что-то нескладное в его странном лице с тонким и прямым, как у греческой статуи, носом, который не шел к низкому лбу и всему остальному.

Не обращая ни малейшего внимания на мое очевидное неудовольствие, он выпустил талию Берты и, не стесняясь, подошел к Бертраму.

— Наконец я нашел тебя, — произнес он, приятельски хлопая его по плечу. — Почему ты запираешься здесь?

При виде этого человека, Бертрам побледнел и, так как незнакомец взял его под руку, беспрекословно дал увести себя, несмотря на мой протест. Возмущенный до крайности, я стал допрашивать Берту, но она казалась очень озабоченной и не в духе, и отозвалась, что ничего не знает об этом странном человеке, заходившем иногда в гостиницу и носившем прозвище «рыжего красавца».

Я ушел очень недовольный: Эйленгоф не показался более, а я хотел, во что бы то ни стало, проникнуть в эту опасную тайну. В продолжении дня я был озабочен этими мыслями, а вечером взял у Кальмора книгу по алхимии и ушел в свою комнату.

Прошло несколько часов, как вдруг, в алькове, где помещалась моя постель, раздался легкий шум, прервавший мое чтение. Я в беспокойстве выпрямился. Стояла глубокая ночь, и все спало в замке, ключи от которого, давно принесенные мне, лежали передо мною на столе. Я взглянул по направлению постели, откуда, казалось, исходил шум, и увидел, что опущенные занавеси качались, точно от ветра, и ясно слышался шелест толстой парчи.

Ледяная дрожь пробежала по телу. Я был суеверен; ни одно человеческое существо не могло быть здесь в этот час, а если это черт!.. Глаза мои оставались прикованными к страшному алькову, где продолжался шорох. Но вдруг я вскочил на ноги как безумный, ноги мои подгибались.

Тонкая белая рука показалась между темными занавесями и слегка приподнимала их. Обливаясь холодным потом, я схватился за край стола, ожидая его появления. Я не сомневался в том, что это черт пришел требовать мою душу, взамен эликсира вечной жизни. Кальмор предупредил меня, что дух тьмы лично придет заключать со мною договор. В одно мгновение все эти мысли пронеслись в моем возбужденном мозгу; во мне происходила борьба, следовало или нет продавать душу сатане?

В эту минуту в полумраке приподнятых занавесей вырисовался контур бледного лица в шляпе с пером, и на меня устремилась пара блестящих глаз, какие могли принадлежать одному Люциферу. Это было слишком. Страшное видение, вызванное Кальмором в Чертовой Люльке, как живое вспомнилось мне.

Почти машинально я протянул слабевшую руку к столу, где между множеством различных вещей было маленькое слоновой кости распятие, которое я допускал в своем присутствии, но никогда не пользовался им. Схватив этот символ искупления, имевший власть разрушать силу адову, я прижал его к груди и шептал сдавленным голосом:

— Vade retro Satanas!

Без сомнения, я был великий грешник, потому что это заклятие нисколько не подействовало; мне ответил звонкий смех, и демон вскочил в комнату. Я невольно закрыл глаза; теперь дьявол, которого я хотел прогнать крестом, меня задушит. Мне казалось, что я чувствую на шее холодную костистую руку, и грудь моя разрывалась от тяжелого дыхания.

Второй взрыв смеха заставил меня открыть глаза.

— За кого, черт возьми, вы принимаете меня, граф? — произнес металлический, хорошо знакомый голос. — Я, право, думаю, что вы делаете мне честь, считая меня своим патроном Люцифером. Придите же в себя, храбрый Мауффен, я плоть и кость и вовсе не намерен причинить какой-нибудь вред ни вашей крещеной душе, ни вашему слабому затылку, но хочу сказать вам несколько слов.

Я дрожал и думал, что сплю: передо мной стоял, держась рукою за кинжал, с лукавой усмешкой на губах, сам страшный граф фон Рабенау. Он без церемоний опустился в кресло около стола и, наполнив мою чашу вином, залпом опорожнил ее.

— Превосходно, — произнес он, наливая вторую чашу и смакуя как знаток. — Вы пьете чудное вино, граф. Не для угощения ли Люцифера вы запаслись таким райским напитком?

Я смотрел на него со злостью и удивлением: каким чудом попал он ко мне? Все двери были на запоре, а вечером, когда я лежал на постели, его не было.

— Откуда вы вошли, сударь? — спросил я с видимым неудовольствием. — Одни воры и разбойники пользуются темными путями, чтобы попадать в чужой замок; никогда честный рыцарь…

— Как я сделал, граф, это мое дело. Может быть, в этом замке я более у себя дома, чем вы сами.

«Ах! — с ужасом подумал я. — Если он найдет сокровища!»

Как будто читая мои мысли, этот удивительный человек выпрямился и своим пламенным взором пристально взглянул мне в глаза.