И, распаляясь, повторил чуть громче:

— Я протестую!

И даже потряс над своей головой раскрывалкой Лаодикеи.

На этот предмет Манюэль косился с начала церемонии. И вот теперь он наконец его вырвал из Бестолкуевых рук и закрыл.

— А вы, — заявил он, — лучше об этом позабудьте!

— Но ведь идет дождь, — воскликнул Лё Бе-уй.

— Действительно, — согласился Пьер.

— Идет дождь, идет дождь, идет дождь, — завопили спираторы.

— Что верно, то верно: хлыщет здорово, — добавил Роскийи, порываясь тоже вкусить свободы слова.

— Дрянная погода, — машинально подтвердил Пьер.

— Вы еще скажите, что мы мокнем не из-за вас! И что водоросли растут повсюду тоже не из-за вас!

Лё Бестолкуй уже чувствовал, как его шляпа начинает плесневеть. Он злился. К тому же, скопившись в немалом количестве у самой свалки, они начали постепенно погружаться в жижу, а отбросы, в противовес им, — подниматься на поверхность. Недавняя бабушка оказалась первой кандидаткой на подъем. Эвелина указала на нее пальцем:

— Смотрите, все никак не уймется. Может, и нам подняться? Как она?

Все закивали и забарахтались в сторону по домам. Паулина вновь затянулась в жижу.

— Не похоже, что она будет скоро закончена, — подытожил Лё Бестолкуй, обойдя статую несколько раз.

— Работы еще много, — ответил Пьер. — Выпьете фифрыловки? Эвелина, налей отцу стаканчик.

— Большое спасибо, — поблагодарил Лё Бестолкуй. — Но что-то я не очень понимаю. Безусловно, та статуя была более естественной.

— Это — нога, — пояснил Пьер, следуя за взглядом нотариуса. — Она еще не доделана. Не хватает растительности. Я успел сделать всего три волоска.

— А это?

— Глаз.

— Но почему один? Почему не два? По-моему, у вашего отца было два глаза. Где же второй?

— Вот.

— Не вижу.

— Я показываю то место, где он будет. Я к нему еще не приступил.

— За все это время? Мне кажется, дело продвигается не очень быстро.

— Папа, оставь его, на фиг, в покое, — сказала Эвелина, плеснув в стакан щедрую порцию фифрыловки.

— Ты стала очень дерзкой.

Эвелина пожала плечами. Мужчины чокнулись.

— Ты ревнуешь? — спросил у дочери Лё Бестолкуй.

— Я ей верен, — пылко ответил Пьер.

— Да я не об этом. Может, ей хочется показывать свои ноги, как твоей сестре в шортах или как твоей невестке в купальнике.

— А что? У меня ноги красивые.

Она задрала юбку, спровоцировав вокруг себя небольшое наводнение.

— Какая грязища, — вздохнула она.

Лё Бестолкуй принялся оценивать ноги дочери.

— И все же, — заявил он, — у Элен они более округлые, а у Алисы — более упругие.

— А ты что, их щупал, старый ты крендель? — спросила Эвелина.

— Что касается Алисы, то я прекрасно изучил ее ноги, когда ходил в кинематограф. Даже на ровной поверхности я способен угадать, упругие у женщины ноги или нет.

— С тех пор она постарела, — заметила Эвелина.

— Я так и знал, что ты ревнуешь.

— А вот мне, — сказал Пьер, — мне на ноги Алисы наплевать.

— А вы могли бы друг друга полюбить? — внезапно спросил у Пьера Лё Бестолкуй.

— Вряд ли, — ответила Эвелина.

— Конечно же нет, — ответил Пьер.

— Папа, не засирай нам мозги, — добавила Эвелина.

— Ладно, ладно.

Переведатель рассеянно посмотрел в окно, которое заливало дождем как из ведра.

— Как назло, этот засранец Манюэль увел мою укрывалку.

— Укрывалка не твоя, а Лаодикеи.

— Ладно, ладно.

Он переминался из лужи в лужу. Пьер хлопнул тестя по спине, отчего из редингота ударили чуть ли не фонтанные струи.

— Итак, переведатель, что вы думаете о моей статуе?

— Гм! гм!

— Откровенно.

— Ну же, старый хрен, — подхватила Эвелина, — давай, высказывай свою мысль, хотя то, что крутится у тебя на языке, вряд ли можно считать осмысленным.

— Ну, в общем… — проговорил Лё Бестолкуй.

Он замялся.

— Она не готова.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила Эвелина.

Пьер обречено махнул рукой.

— Ладно, пусть треплет языком то, что и так очевидно.

— И все-таки я имею право на последнее слово! — закричал выеденный из себя Лё Бестолкуй. — Так больше продолжаться не может! Твоя невестка выступает чуть ли не голая, еще хуже, чем голая, причем на Полуденном Празднике. Твоя сестра заявляется от чужеземцев, да еще без предупреждения. А ты сам выходишь без разрешения. Так больше продолжаться не может!

— Он мне уже тыкает, этот надутый прыщ, — прокомментировал Пьер.

— Так больше продолжаться не может! — завопил Лё Бе-уй.

— Вы говорите о единичных событиях, которые происходят по одному разу, — заметил Пьер. — Как они вообще могут иметь продолжение?

— Неужели ты надеешься ему что-то втолковать? — вмешалась Эвелина.

— Так ведь одно — это последствие другого! — воскликнул переведатель. — Последствие!

— До него что-нибудь доперло? — спросила Эвелина.

— А еще этот дождь! — добавил сникший Лё Бестолкуй.

— Особенно теперь, когда у тебя нет зонтика Лаодикеи.

— Дождь, — прошептал Лё Бестолкуй. — Дождь. Дождь.

— Да ладно тебе! — осадила его Эвелина. — Это всего лишь вода!

— А женщины, которые ходят голые! И все из-за вашей воды! Из-за вашей воды! Алиса извивается на поверхности водоема, Элен разгуливает в шортах с мокрыми ляжками. Вот что ты наделал, Пьер, своими рыбами и аквариумами, вот к чему это привело, вот во что это вылилось.

— Ну и что? — спросила Эвелина.

Пьер подошел к переведателю и, дыхнув ему в лицо, произнес:

— Чего вы от меня хотите? После всего? Статую? Она не закончена. Дождь? Он не кончается. А остановить его я не могу.

— Ладно. Брось трепать языком, папочка. Оставь нас, на фиг, в покое. Слушай, неужели ты рассчитываешь стать мэром? При поддержке твоих спираторов?

— А почему бы и нет, доча?

— Не смеши меня. Ты? Мэр? Да ты только посмотри на себя! Старый рогалик!

— Ну и что?

— Только без иллюзий, папа. Тебя все пошлют подальше. Даже твои спираторы.