Шри уже поверила в то, что сумела понять основные принципы, лежащие в основе экзотических садов Авернус. Профессор разговаривала со многими людьми, знавшими великого гения генетики либо работавшими с ней, и хотя попытки изготовить симулятор, воссоздававший ход мыслей Авернус, провалились, профессор-доктор еще питала надежду на успех. Просто нужно больше новых данных и хорошая интеграция уже имеющихся. Шри создала алгоритмы, отображающие относительные конфигурационные вероятности существ и растений – она назвала это «биологическим информационным пространством», – и узнала очень многое о том, как столь разнообразные сады Авернус поддерживали гомеостаз. Некоторые эволюционировали по биоциклам без кризисов, без радикальных сокращений популяции либо вымираний по полсотни лет. Шри нашла много новых особенностей дизайна, функционирования и распространения вакуумных организмов. Она использовала найденное, чтобы вывести породы, способные к псевдосексуальному сочетанию основных кодов, стохастическому наследованию разновидностей псевдорибосом, записывающих коды, и псевдомитохондрий, ответственных за метаболизм. То есть стали возможны вариации индивидуумов популяции, а значит, дарвиновский отбор.

Плюс ко всему, недавняя ссора с Берри подстегнула интерес к формированию человеческого мозга, к фундаментальным неврологическим механизмам, которые генерируют эмоции и управляют ими. Занятия новой областью науки позволяли отвлечься от тревожных мыслей об Альдере. Как всегда, начиная что-то с основ, Шри много читала, обдумывала, обобщала известное и составляла список еще не решенных вопросов. Если не принимать во внимание фрейдистские сказки и сомнительные социально-антропологические аналогии с молодыми низкоранговыми самцами шимпанзе, все исследователи были согласны относительно природы «переходного возраста». Подростковый бунт, истерики, обиды, внезапный гнев – результат дисбаланса в процессе созревания мозга. Эффект дисбаланса более выражен у юношей из-за огромных доз выделяемого тестостерона и более короткого, чем у девушек, периода финального созревания. Отсюда разрыв между эмоциями и когнитивными функциями.

Шри подумала, что этот дисбаланс – следствие крайне консервативной эволюции мозга. Несмотря на кардинальные различия телесных форм, мозг всех позвоночных имеет одинаковую структуру: передний мозг, средний, задний – исполняющие те же базовые функции. Хотя у млекопитающих (а в особенности у человека) очень разросся неокортекс, лимбическая система осталась в принципе той же, что и у рептилий, амфибий и рыб. А именно в ней находятся механизмы, регулирующие первичные основные эмоции: радость, страх, гнев, удивление, отвращение.

Эти эмоции и ассоциированные с ними выражения лица одинаковы и хорошо узнаваемы в любой человеческой культуре. Они намертво вшиты в мозг, они выражаются спустя миллисекунды после их запуска, а запуск провоцируется возбуждением таламуса почти без участия неокортекса. Оттого людей могут внезапно охватить страх или гнев, которым нет рациональной причины. Мозг реагирует без участия сознания, и в эволюционном смысле подобное короткое замыкание – отличная находка. Если на тебя прыгнул лев, надо бежать без раздумий. Остановишься поразмыслить что и к чему – съедят. Но люди уже давно не живут в африканской саванне. Многие ситуации, провоцирующие немедленные эмоции, не имеют отношения к выживанию. Иначе говоря, многие люди реагируют крайне обостренно на ситуации, не требующие острой реакции. И это поведение даже общепринято в некоторых культурах. Хуже всего с юношами. Они несутся практически от нуля до максимума по шкале развития в один непрерывный забег. Нет смысла взывать к их разуму. Их реакции происходят не от разума, и только постфактум сознание ищет объяснение иррациональному поведению.

Другие универсальные эмоции: вина, стыд, смущение, румянец любви, колючие иглы гордыни, зависти и ревности, приятное ощущение того, что тебя принимают равные тебе – то, что японцы зовут словом «амаэ», – ассоциируются с высшими когнитивными процессами, они дольше инициируются и дольше угасают, чем первичные эмоции. Некоторые, например ревность или стыд, свойственны и другим приматам, и не только им. А некоторые, например зависть или чувство вины, свойственны исключительно человеку. Было много дискуссий по поводу возможных проявлений вины или зависти у приматов и других млекопитающих, но, насколько поняла Шри, неоспоримых доказательств так и не было приведено. Все без исключения вторичные эмоции связаны с социальным взаимодействием, а не внешними угрозами, для их развития требуется долгое время, и потому они более чувствительны к общему настроению, уровню сознания – и могут быть изменены опытом и обучением. Первичные эмоции вроде рефлекса драться-убегать очень мало отличаются от культуры к культуре, но эмоции, связанные с когнитивными функциями, отличаются сильно.

В общем, если делать людей более рациональными, надо подавить первичные эмоции, возможно, затруднить их запуск – и подчеркнуть эмоции, связанные с высшими когнитивными функциями. А из этих эмоций самая интересная – амаэ. Для нее нет подходящего слова в португальском, английском и других главных западных языках, но ведь она по-настоящему универсальна. Шри знала ее прежде всего как удивительное теплое чувство после успешного доклада на конференции или семинаре: одобрение, ощущение ценности в чужих глазах, принадлежности к группе.

Эволюционная психология давала тому простое и ясное объяснение: эволюция развивала амаэ у гоминидов, отчаянно старающихся выжить в африканской саванне, потому что амаэ помогало сплотить группу, сделать ее сильней, уменьшить внутренние распри, добиться быстрейшего согласия всех и лучшего взаимодействия. Но Шри не интересовала голая эмпирика, пусть и кажущаяся правдоподобной. Главное – практическая польза. А она была в том, что, как показывали результаты, амаэ меняла порог проявления базовых эмоций. Она подавляла деструктивное для группы, пусть и в ущерб отдельному индивидууму. Если найти способ включить или индуцировать амаэ, Берри сможет ощутить, что он – часть чего-то большего, о нем заботятся, его судьба волнует других, его ценят. Тогда, возможно, прекратятся капризы и обиды, и он снова сможет полюбить свою мать.

Дальние проделали много хорошей работы над амаэ, ведь она была жизненно важной частью всех попыток создать научные Утопии. Шри несколько раз беседовала о ней с одним из ведущих исследователей амаэ Умм Саид в тюремном лагере Нового города.

Бразильские оккупанты построили Новый город в двадцати километрах к северу от Парижа на Дионе, и он стал живым примером выгоды сотрудничества, взаимопомощи и совместной работы – именно того, что поощряло амаэ. Хотя узкий клин купола был тесно заставлен безнадежно перенаселенными, небрежно сделанными жилыми домами, Новый город отнюдь не стал трущобой. Повсюду цвели крошечные сады, стены были одеты сплетенной из волокон сетью, усыпаны платформами и ящиками, где росли овощи и травы. На крышах появились игровые площадки, маленькие кафе и места отдыха, все крыши соединились сетью подвесных дорог и фуникулеров. О своих квартирах дальние заботились не меньше, чем об общественных местах. Хотя Умм Саид жила с партнером и четырьмя детьми в единственной маленькой комнате, та была чистой, светлой и чрезвычайно уютной. Скудные пожитки – в паре сундуков или висели на крючках, на полу – циновки из бамбукового волокна, вокруг единственного предмета мебели – низкого столика – разложены подушки. Спала семья на тонких матрасах, которые днем сворачивали и убирали.