спрашивает Яга. «Изволь посмотреть сама, бабушка!» — молвила Василиса. Баба Яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и говорит: «Ну, хорошо!» Потом крикнула: «Верные мои слуги, сердечные други, смелите мне пшеницу!» Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон с глаз.

Баба Яга наелась, стала ложиться спать и опять дает наказ Василисе: «Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку: вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!» Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему: «Молись богу да ложись спать: утро вечера мудренее; все будет сделано, Василисушка!»

Наутро Баба Яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас справила. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула: «Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из мака масло!» Явились три пары рук, схватили мак и унесли с глаз. Баба Яга села обедать; она ест, а Василиса молча стоит. «Что же ты ни о чем не говоришь со мной? — сказала Баба Яга. — Стоишь как немая?» — «Не смею, — отвечала Василиса, — а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.» — «Спрашивай! Только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состаришься!» — «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» — «Это день мой ясный», — отвечала Баба Яга.

«Потом обогнал меня другой всадник — на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?» — «Это мое солнышко красное!» — отвечала Баба Яга. — «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» — «Это ночь моя темная. Всё мои слуги верные!»

Василиса вспомнила о трех парах рук, но смолчала. «Что же ты еще не спрашиваешь?» — молвит Баба Яга. «Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь — состаришься!» — «Хорошо, — сказала Баба Яга, — что ты спрашиваешь только о том, что видела за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?» — «Мне помогает благословение моей матери,» — отвечала Василиса. «Так вот оно что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных!»

Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота; потом сняла с забора череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей: «Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его: они ведь за этим тебя сюда прислали!»

Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра; и наконец, к вечеру другого дня, добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить уж череп: «Верно, дома, — думает себе, — уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа: «Не бросай меня, неси к мачехе!»

Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей — тот погасал, как только входили с ним в горницу. «Авось твой огонь будет держаться!» — сказала мачеха.

Внесли череп в горницу, а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь, одну Василису не тронуло.

Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке. Живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке: «Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи купи мне льна самого лучшего: я хоть прясть буду!»

Старушка купила, Василиса села за дело — работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много, пора бы и за тканье приниматься, да таких берд[76] не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать их. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит: «Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы: я все тебе смастерю».

Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе: «Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе». Старуха взглянула на товар и ахнула: «Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому: понесу во дворец!»

Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спрашивает: «Что тебе, старушка, надобно?» — «Ваше царское величество, — отвечает старуха, — я принесла диковинный товар; никому, кроме тебя, показать не хочу!» Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно — вздивовался. «Что хочешь за него?» — спросил царь. «Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла!» Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.

Стали царю из того полотна сорочки шить; раскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их сшить. Долго искали, наконец царь позвал старуху и говорит: «Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить!» — «Не я, государь, пряла и ткала полотно, — сказала старуха, — это работа приемыша моего — девушки». — «Ну, так пусть и сошьет она!»

Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе. «Я знала, — говорит ей Василиса, — что эта работа моих рук не минует!» Заперлась в свою горницу и принялась за работу; шила она не покладая рук, и скоро дюжина[77] сорочек была готова.

Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась