Тебя и меня в разных направлениях. Почему в разных? Иногда в одном. Странно, что в такие минуты мне не становится легче. И в остановках при движении. Ни полнамёка на сближение. Ни поворота головы. Пишу на ощупь. Меня трудно представить ночью в этом состоянии. И ты, безусловно, меня таким не видела. И слава богу. И не увидишь. Не верти головой.

Когда открыта одна створка окна, там всё чисто. Ночь, смоченная лёгким дождём. Я сел на сером клёне в атласный интервал. А другая — рядом — створка мутная, с отражениями. Там и ты слегка отражаешься, в белой майке. Стоишь, куришь. Малыми глотками. Но попробуй расфокусировать взгляд так, чтобы эти тёмные прямоугольники совместились и интервал исчез. Это не просто сделать, но всё же возможно. Вот наша задача, я думаю. А мы вместо этого в какой-то неприличной панике увеличиваем фокусировку — чтобы нам наконец стало дурно от запаха слов, словно от мёртвых пчёл в улье опустелом.

[Лес окосел]. В этом году раз в неделю появляется месячное море. По усам текло, а в рот не попало. То есть наоборот: пил пива литр, отлил — a little. Удалось заглянуть вперёд. Только оттудова бьющий свет. Или продолжать трахаться, выглядывая из полуотворённой дверки каюты… Всё это крайне полезно, но производит впечатление неопасного. Оба, смотрю, приготовились: такие свои бабочки надели на дорожку. Фоти плюс за рамки худые ешби. Все почти разной длины. Как-то всё это странно, наивно, презабавно и пренеизбывно.

Танцуй судьбу свою, мудак. Последний раз он в небо смотрит, а там пасхальная луна. Как раз вчера Надин день рождения, — преподобного Серафима Саровского. Ведь он предсказывал, что среди лета запоют Пасху. У нас с тобой изначально разные точки окончания жизненного пути. В точке выбора подвижника поджидает страхование. — Ну, стало быть, помирать. А зачем проснулся? Поспал бы ещё и пенье дождей послушал. — Твоих маленьких дождей пенье — маленького моего костра шипенье? Не так ли и ты смотришь разными глазами туда-сюда. И, когда совмещаешь изображения, у тебя и получается именно то самое, что так потрясает меня.

Казачий «Андерстэнд», — сказала богемная бабина, торжище страстей. Отгадай с трёх раз, как звали Гандлевского в школе. — Так это когда было! В пятом классе. Я вела у них географию. Если б не мои уроки, он навряд ли бы отличил Ургенч от какого-нибудь, скажем, Джезказгана. Товарняк отправился на Кенгир. Впрочем, один хер. Бойко по карте покажет и Петербург, и Читу. Названия существуют лишь для того, чтобы порождать пререкания. Предоставим их торгашам и сутягам. (Это всё она говорит.) — Если они будут принимать в них одно за другое — тем хуже для них. Приняв такое решение, он перекрестился правой рукой и положился на волю Божию. Хватит водобояться. Умри в рифму.

Самара, Рузаевка. В 15.05 он здесь проходит. Можно выйти на насыпь и помахать.