Чурин предположить не мог, чтобы его усталый гость до света не сомкнул глаз. Притворяясь спящим, он даже не перевернулся на другой бок. И никто не узнал бы об этом, если бы Угар, завтракая, не признался:

— Мерещилось мне, Анатолий Яковлевич, будто вы за мною наблюдаете с пистолетом в руке, ждете, не поползу ли к вам… и пальнете. Такая вот дурь запала мне. Дико, скажете.

— Нет, не скажу. Обыкновенные человеческие условия вызвали необычные чувства… Оттаиванию поддалась душа.

Жена Чурина сочла нужным поддержать разговор и мнение мужа, по-женски мягко вставила:

— Души прекрасные порывы вам скоро знать дадут, вы на пути к благим поступкам.

Угар отмахнулся:

— Какие уж там прекрасные, Тамара Михайловна, когда темнота на тебя пистолетом глядит… А может быть, все оттого, что живешь, не успеешь зенки продрать, рукой за пистолет хватаешься, спать ложишься, опять о нем думаешь. Разве это жизнь? — снова махнул рукой Лука и потянулся за хлебом, но сдержал руку, живо взял вилку, пошутил: — Я вроде как из Китая объявился, палочками стал есть… А чаще руками, вилку забыл когда видел.

— А как едят китайцы палочками? — не поняла сравнения жена Чурина.

— Не знаю, по-ихнему не пробовал. А по-лесному — обыкновенно: застругал ветку и тыкай мясо или чего там горячее.

— Кто же вам готовит?.. Где?.. — проявила любопытство хозяйка. Но, заметив неодобрение на лице мужа, прервала расспросы. Да и гость не был расположен отвечать на них, произнеся небрежно:

— Было бы из чего готовить, холуев там хватает.

— А если не из чего? — не удержалась хозяйка.

— Такого не бывает. Достать надо, значит.

— Отнять у крестьянина, выходит, — пояснил Чурин жене.

Угар успел вставить:

— Не отнять, а воспользоваться поддержкой крестьян.

— Ничего себе поддержка! Вваливаются ночью в хату, требуют к такому-то числу заколоть кабана да еще нагло приказывают столько-то колбасы дармоедам сделать. — Анатолий Яковлевич, заметив, что гость отложил вилку, перестал есть, стушевался немного, смягчил: — Ну это вы бросьте, Лука Матвеевич, нате-ка вилку, ешьте, к присутствующим разговор не относится, мы для того и встретились, чтобы не любезностями ласкать слух друг друга… А истина рождается где? В споре.

— Спорить я люблю, — принял пояснение Угар.

— Не будем устраивать, Лука Матвеевич, спор ради спора. Но вы меня очень даже рассердили вашим небрежным заявлением, что «холуев хватает». Это ведь о живых людях, кто, кстати сказать, рискуя, добывает для вас хлеб насущный.

— Вы считаете лучшим, чтобы я сам тащил кабана на своем горбу? — спросил Угар с хитроватым выражением на лице.

Чурин заметил это и кольнул самолюбие подопечного:

— А что вы за важность такая, чтоб за вас кто-то живот надрывал? Говорят, любишь кататься, люби и саночки возить. А наш лозунг: кто не работает, тот не ест. — Он взглянул на часы — до отхода поезда оставалось без малого два часа.

— Ничего с их горбом и животом не случится, — самодовольно парировал Угар.

— Тащить на горбу чужое, Лука Матвеевич, то есть отнятое у людей, само по себе плохо. И как можно так унизительно называть своих кормодобытчиков, без которых вы ничто, так сказать, человек без средств к существованию.

— Почему без средств?..

— Кто же вам их добыл? Опять же они, холуи, как вы изволили выразиться. Они строят удобные схроны для вас с любовницами, совершают преступления, грабя и убивая, — слегка умерил возбужденный тон Чурин и спокойно закончил тем, ради чего и позволил себе этот упрек: — Я не уверен, Лука Матвеевич, что вы достаточно осведомлены в том, насколько ничтожны вы сами для главарей ОУН. Вы только подумайте, чьими соками они питаются, по каким каналам утекает добытое, кто пользуется благами. И какую корыстную цель преследуют эти ваши так называемые руководящие борцы.

— Какую же? — сразу подхватил внимательно слушавший Угар.

— А такую. Любой ценой прорваться к власти, чтобы основательно, по-хозяйски сесть верхом на свой народ, в том числе и на тех, как вы говорите, холуев, которые нынче вам корм и запас на черный день добывают, исполняя волю дармоедов. И вы, Лука Матвеевич, не злите меня, обижусь.

— Ладно, не буду… Все исполняют чью-то волю, чего тут спорить. Нам наше хорошо, вам ваше лучше. Мы все слуги, а слуги разве не холуи?

— Ну будет, довольно! — сдерживая себя, начал подводить черту их разговора Чурин. — Я понимаю, ты заражен оуновской пропагандой. Но как ты, бандитский начальничек, нагло осмеливаешься проводить параллель между своей сворой и законной народной силой, которую представляем, в частности, и мы, чекисты? Я, Лука Матвеевич, уверен в нашем народе, потому что мы сами из народа и, запомни, народные интересы защищаем. Потому и народ с нами. Потому нам и не требуются «друзья»-союзнички, коим вы холуями служили в недалеком прошлом и которых наголову разбили мы, советский народ. А вы на своих братьев руку поднимаете, хотите держать в страхе, кровь пьете и нагло называете это «воспользоваться поддержкой крестьян».

Угар слушал со вниманием.

— Вам, Лука Матвеевич, с азов-низов начинать надо познавать советскую жизнь. Верно говорят, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Наговоримся, успеем… Примерьте-ка мой пиджак, френч не годится для поездки, рубаху сначала наденьте и галстук. Да еще вот усы приспособьте для маскировки.

От галстука Угар отказался, брезгливо отбросил его со словами: «Удавку себе еще не напяливал». Однако блестящие медные запонки вставил в манжеты с ребячьим любованием. И повертелся у зеркала, причесываясь с излишним старанием.

— Постричься тебе надо, похож на дикаря, — подметил Чурин, перейдя вдруг на «ты», чтобы непосредственнее расположить Угара к себе.

Телефонный звонок застал их перед уходом.

— Да, собираемся выходить, Василий Васильевич. Очень приятно, что успели взять. Откуда вы?.. Из Торчина? Привет от меня Тарасову. Прямо удивительно, как вы обернулись. Сам, значит, вышел? Целый?.. Из наших никто не пострадал? Да, сразу извещу, как вернусь. Спасибо! — повесил он трубку.

— Подполковник Василий Васильевич звонил? — поинтересовался Угар, поправляя свою кучерявую шевелюру.

— Он! Счастливого пути пожелал и хорошего настроения Луке Матвеевичу. Значит, тебе. Поехали!

…Желанная посадка состоялась, и Чурин несколько успокоился: шансов налететь на ненужный глаз оставалось все меньше. Вагон оказался наполовину пустой.

Соседством старушки, разбитного парня в гимнастерке без погон и скучной большеглазой молодухи, уныло смотревшей перед собой, Чурин остался доволен. Он представить себе не мог, какую добрую службу сыграет для чекиста балагуристый нрав вчерашнего солдата, бесцеремонно представившегося скучной соседке с прибауткой: