Генрих Мартен и Мишле принимают ее на веру, поскольку используют большую часть идей Огюста Тьерри. Видимо, сам Гизо находится под его влиянием и не демонстрирует свойственной ему трезвости взглядов, высказывая следующие соображения: «Правление потомков Карла Великого вызвало подозрение у старых служителей короны, герцогов, графов и т. д., так как власть, которую они узурпировали, те могли у них потребовать обратно. Своими природой, правами, привычками, своими воспоминаниями, королевская власть Каролингов была, таким образом, неприемлема для нового феодального режима.

Удивляет легкость, с которой Гуго Капет завладевает короной. Но, в сущности, королевский титул не давал ему никакой реальной власти, которая могло бы встревожить равных ему по положению людей, корона, перейдя на его голову, перестала быть для них враждебной и подозрительной. Гуго Капет не имел ни воспоминаний, ни прошлого – это был выскочка, соответствующий требованиям обновленного общества. В этом была его сила, благодаря которой его позиция стала гораздо более устойчивой, чем позиция устраненной им династии».

Идеи Гизо принял на вооружение Пардессю. В общем же, эти два писателя лишь возвратились в иной форме к теории «большого фьефа» Монтескье. До Люшера его уже опровергнул в одном из лучших отрывков своей «Истории Права» Лаферьер, сегодня уже устаревшей.

Мурен и Хенебер, авторы более чем посредственных работ, посвященных графам Парижа, вновь вернулись к тезисам Опоста Тьерри. Мы не будем тратить время, чтобы их процитировать и обсудить, т. к. это напрасный труд. Мы предпочтем отослать читателя к превосходной критике, сделанной Г. Монодом. Идеи Огюста Тьерри еще оставляют свой след в столь замечательном произведении М. Фриммана «Норманнское завоевание». М. Фриман всегда видел в последних Каролингах представителей тевтонских корней и языка, тогда как Капетинги для него олицетворяют романский элемент. Он противопоставляет романский город Париж тевтонскому поселению Лану. Другой английский историк, Пальграв, допускает нелепое сравнение Революции 1789 года и прихода к власти Гуго Капета, восемьсот лет ранее «Город Революции, – говорит он, – в самом деле, начал свою историю с первой французской Революции».

К счастью, эти ошибочные теории господствовали единолично не более полувека. С 1838 года Варен в превосходной докторской диссертации уважительно, но решительно оспаривает выводы Огюста Тьерри. Одно за другим он разобрал его утверждения, оспаривая их со значительной долей критики и эрудицией, не оставив камня на камне Он не только доказывает, что «Каролинги не были воспитаны в Германии», но еще он настойчиво опровергает представления, приписывающие значительную роль расовым вопросам в исторических событиях. В этом вопросе Варен опередил более чем на пятьдесят лет французских и английских ученых. Поэтому он не получил признания. Спустя двадцать пять лет Оллерис в связи с своей работой о Герберте был вынужден исследовать диссертацию Огюста Тьерри. Он признал, в свою очередь, всю ее фальшивость и довершил ее разгром. Оллерис показал, что вместо того, чтобы быть представителем народной партии, Гуго Капет являлся родственником, другом и протеже саксонской династии.

Отметим также среди противников Огюста Тьерри и Гаде, который сделал следующий вывод: «Таким образом, получается, что нам хотят доказать, будто в Галлии десятого века были господствующая германская прослойка и коренное население, которое поднялось и закончило тем, что отвергло от своей груди ненавистных господ. Мы же ответим, что события, объединенные в единое целое, способны соблазнить большинство, потому что ум воспринимает их без малейшего труда. Но, на самом деле, история не является частью целого произведения, и история, в особенности X в., ничем не похожа на картину, которую хотят нам показать».

Но самый неистовый протест проявили два бельгийских историка, Варнкёниг и Жарар. Они не прекращают нападок на Гуго Капета и, ссылаясь на его причастность к предательству Асцелина, произносят в его адрес следующие слова: «Таковы подвиги, из-за которых династия Капета заняла место потомков Карла Великого. И французам осмеливаются говорить, что эта революция была порождением национального движения; что их история началась лишь со славной эпохи, когда галльская раса восторжествовала с Гуго Капетом во главе над расой франков. Народу, по сути дела, доблестному, трусливое выжидание представляют как героический поступок, а гнусных узурпаторов превращают в вождей первой народной династии». Суровое и страстное, но это мнение, в сущности, неправомерно.

В Германии идеи Огюста Тьерри не имели того успеха, что во Франции. В 1840 году очень сдержанный Вильманс, однако, написал: «В союзе с лотарингско-германской партией Гуго Капет не упустил благоприятного случая; теперь он хотел реализовать задуманные его предками планы в отношении французского трона. Он немало сделал в 984 г., чтобы сохранить германский трон для законного наследника. Теперь его сторонники (точнее партия, сочувствующая германцам в Лотарингии и Франции) твердо решили отнять единственное наследование у законного наследника Каролингской династии, Карла Лотарингского, брата Лотаря, и возложить корону на голову их могущественного покровителя, графа Гуго». Спустя десять лет после Вильманса, Бюдингер равным образом показал, что Германия не только неблагоприятно относилась к последним Каролингам, но была к ним совсем враждебна: «Пришедшие в упадок Каролинги, с воспоминаниями об империи их предков, для Германии были беспокойными соседями в переменчивой политике: бесполезными друзьями в мирное время, источником волнений в тревожную эпоху». Похоже, что с тех пор началась своего рода реакция: Калькштейн почти всегда видит в Гуго Капете врага Германии и обходит молчанием роль, которую она сыграла при его восхождении на престол. Гизебрехт открыто придерживается того же мнения. Однако можно сказать, что сегодня идеи Огюста Тьерри никем больше не признаются как научные. Так, мы полагаем, что обязаны были отвести этому много времени, поскольку нет ничего труднее, чем искоренять исторические заблуждения. Как только с ними перестают бороться, они снова немедленно возникают.

Нельзя закончить лучше, не напомнив о таких замечательных работах А. Люшера, посвященных французским институтам во времена первых Капетингов. А. Люшер не без оснований настаивает на роли, сыгранной Церковью в смене династий: «Восшествие на престол Гуго Капета, – справедливо говорит он, было целиком и полностью делом рук Церкви». Люшер показывает, что первые Капетинги с самого начала не проводили никаких изменений в общественном состоянии и политике страны. Следовательно, возвышение этой династии ни коим образом не являлось порождением глубоких и непреодолимых исторических процессов.

Говорили ли Каролинги по-французски?

Из одного пассажа Рихера известно, что Гуго Капет не знал ни латинского, ни тевтонского языков, и, как следствие, разговаривал он на вульгарном наречии, которое принято называть романским языком. Историки не упускают случая противопоставить Капетингов, говоривших на этом наречии, Каролингам, которые, как считают, говорили только на тевтонском. Фриман даже называет их столицу, Лан, «тевтонским городом». Подобный взгляд основан на кратком тексте, но который, по нашему мнению, излишне раздут: Флодоард рассказывает, что когда в 948 году на собор в Ингельхейме принесли буллы папы Агапита, их перевели с латинского «из-за королей, на тевтонский (propter reges, juxta Teutiscam linguam)». На этом собрании присутствовали короли Оттон I и Людовик Заморский. Поэтому решили, что не только Людовик IV, но и все Каролинги знали только тевтонский, Это не совсем верный вывод. Рихер, рассказывая о встречах Лотаря или Людовика V с Гуго Капетом, отмечает, что у них не было необходимости в переводчике. Это не говорит о том, что данная деталь его мало интересовала, поскольку процитированный несколько выше фрагмент свидетельствует об обратном. Нам кажется вполне достоверным, что Лотарь, Людовик V и Карл Лотарингский знали так же хорошо романский, как и тевтонский.