На председательском месте, естественно, восседал Михаил Сергеевич. А бок о бок с ним одесную – мой друг Эмка, а ошуюю – Андрей и Марья Синявские.

Тут, впрочем, правильнее было бы сказать не «Андрей и Марья», а «Марья и Андрей», потому что Андрей сидел тихий как мышь, а речь – и от своего, и от его имени – держала Марья. Так это у них было заведено. Андрей, когда кто-нибудь выражал ему по этому поводу свое недоумение, а нередко даже и недовольство, неизменно отвечал давно заготовленной на этот случай репликой: «Если человек завел себе собаку, это избавляет его от необходимости самому лаять». Такая вот была у них «шутка юмора».

Итак, Андрей помалкивал, а Марья… Марья бушевала.

Когда я вошел, она схлестнулась с Манделем, который имел неосторожность сказать, что в России народ искони привык уважать генералов и поэтому, чтобы к власти не пришли опять коммунисты, не лучше ли всем нам отдать свои голоса генералу Лебедю.

– Ну да! Ну да! – саркастически отвечала ему Марья. – Я люблю Ваню, но замуж выйду за Петю… И что это вы все так боитесь коммунистов? Я жила при коммунистах и не вижу в них ничего страшного… Ну, придут коммунисты… Ну и что? Опять заведут страну в тупик и через четыре года, на следующих выборах, провалятся и вынуждены будут уйти.

Уже с порога я углядел себе свободное место за тем длинным столом – не слишком далеко от председательского, но и не очень к нему близко – и уютно на нем пристроился, твердо решив, что ни в какие дискуссии влезать не буду.

Но, услышав эту Машину речь, не выдержал и с ходу ввязался в драку. Сказал, что если коммунисты на этих выборах возьмут власть, то не для того, чтобы через четыре года опять отдать ее. Если уж они придут, то не на четыре года. Мы, чай, тут не в Европе живем, знаем, как с ними это бывает.

И – тоже не без сарказма – добавил: хорошо, мол, тебе, Маша, так рассуждать, живя в Париже. А мы, живущие здесь, такую роскошь позволить себе не можем.

Ну и, поскольку моя реплика поневоле превратилась в маленькую речь, в заключение сказал, что, при всем моем уважении к Михаилу Сергеевичу, голосовать за него я не буду, потому что, отдавая ему свои голоса, мы тем самым ослабляем и без того слабую позицию Ельцина и усиливаем и без того достаточно прочную позицию Зюганова.

Как тут же выяснилось, эту нехитрую мысль уже до меня, а потом и после меня высказывали многие, чуть ли не все сидящие за тем длинным столом. И после каждого такого выступления Марья повторяла эту свою, видимо, очень понравившуюся ей реплику:

– Ну да! Ну да! Я люблю Ваню, но замуж выйду за Петю.

Эту же шпильку воткнула она и в меня после той моей маленькой речи.

И тут я разозлился и сказал, что не люблю ни Ваню, ни Петю и замуж не собираюсь ни за того ни за другого. И уже в более раздраженном и даже агрессивном тоне посоветовал Михаилу Сергеевичу уже сейчас сойти с беговой дорожки, то есть самому снять свою кандидатуру.

Михаил Сергеевич на это ничего не ответил, сказал только, что сперва всех послушает, а уж потом, как он выразился, даст свой анализ.

Этим же словом он потом и заключил свою – не очень длинную – речь, повторив еще раз:

– Таков мой анализ.

Ничего, кроме этой заключительной реплики, я из той его речи не запомнил.

Хотя – нет, запомнил еще одну. О Ельцине.

– Вы, – сказал он, – Бориса Николаевича только теперь увидали во всей его красе. А мне пришлось узнать его раньше.

Но тут же добавил, что, если выборы состоятся, если президент их не отменит (такой вариант тогда рассматривался как вполне вероятный), то он этим заслужит (или вернет себе – точно не помню) наше уважение.

Когда заседание кончилось, я подсел к Андрею и высказал ему свое возмущение по поводу заявления Марьи о том, что ее ничуть не страшит опасность коммунистического реванша. И снова повторил: легко так рассуждать, имея квартиру и даже собственный дом в Париже.

Говоря ему все это, я надеялся, что он ответит в том роде, что ладно, брось, что ты, Марью не знаешь? На самом деле ни она, ни я так, конечно, не думаем.

Но он ничего такого не сказал. Отреагировал только на мою реплику про дом в Париже, церемонно и даже с некоторым пафосом произнеся: «Двери моего дома для тебя всегда открыты». А от обсуждения существа дела – уклонился.

Я все-таки остался тогда при убеждении, что, случись ему самому всерьез и публично высказаться на эту тему, ничего похожего на то, что тогда брякнула Марья, он бы нипочем себе не позволил.

Но оказалось, что это не так.

Не только позволил, но и развернул крикливую Марьину реплику в целую политическую программу:

...