Впрочем, лукавства и хитроумия Клайву недоставало. Согласно Маколею, он «по самой природе своей был полной противоположностью подлецу или плуту». Расторопность Клайва, умение добиваться своего и на поле боя, и за его пределами порождались не скользкой изворотливостью, а невероятной энергией и воодушевлением – особенно если приходилось рисковать. В сущности, он почти никогда не был бесчестен по отношению к соотечественникам-англичанам и «запятнал свою репутацию», только имея дело с индийцами: «Он [Клайв] считал восточную политику борьбой, в которой не существовало запрещенных приемов» [29]. Иными словами, аморальность Клайва была не естественным следствием врожденной испорченности, а скорее, обдуманным – даже скажем иначе: стратегически рассчитанным – образом действий.

«Похоже, он считал – по нашему суждению, глубоко ошибочно, – что с такими противниками [как индийцы] ничего не поделаешь, если налагаешь на себя узы, от которых туземцы вполне свободны: если упорно говоришь правду и в ответ выслушиваешь ложь, если себе же в ущерб выполняешь все обещания, данные союзникам, вовеки не державшим своего слова иначе как выгоды ради. В итоге если этот человек, на других отрезках жизни бывший безупречным английским джентльменом и солдатом, сталкивался с индийским прохвостом, то сразу же становился прохвостом ничуть не меньшим…» [30].

А набоб, Сирадж уд-Даула, был расчетлив и хитер. С Клайвом он заключил мир, а с французами, укрепившимися неподалеку, в Чандернагоре, вступил в тайный сговор и попросил: помогите вышибить англичан из Калькутты. Британцы, до которых дошли слухи о происках набоба, успешно атаковали Чандернагор – прежде чем французы получили подкрепления из Карнатаки, что в Юго-Восточной Индии. «Как следствие, Франция лишилась выгоднейшего торгового и военного оплота, – пишет Ки, – ранее снабжавшего всем необходимым как Пондишерри [в Карнатаке], так и остров Маврикий. Французское могущество на Индийском океане дрогнуло до основания» [31].

Затем выяснилось, что главнокомандующий войсками набоба, Мир-Джафар, намеревается низвергнуть Сираджа уд-Даулу – и вопреки возражениям многих соратников Клайв решил содействовать Мир-Джафару. Один из бенгальцев, участвовавший в заговоре, пригрозил раскрыть его тайну и потребовал за свое молчание больших денег. Тогда Клайв составил два договора: настоящий, в котором ни словом не упоминалось о вымогателе, и фальшивый – где вымогательство описывалось подробно, чтобы устрашить изменника. Некий британский офицер назвал затею бесчестной, отказался подписывать фальшивый текст – и Клайв преспокойно подделал его подпись. Щепетильность Роберта Клайва распространялась только на представителей его собственной расы – оттого, как утверждают самые строгие критики, в конечном счете Клайв заслуживает беспощадного порицания[50].

Хотя задним числом Клайв и бывал подвержен приступам хандры, доводившим даже до попыток наложить на себя руки, он никогда ни о чем не тревожился и не думал подолгу в разгаре военной кампании. Его безудержная отвага явилась во всей красе именно перед битвой, которая – возможно, больше любого из других тогдашних событий – определила судьбы Индийского субконтинента. Армии Сираджа уд-Даулы и Клайва, построившиеся в боевые порядки, разделяло несколько километров. С Мир-Джафаром загодя условились: он покинет своих незадолго до сражения и перейдет на британскую сторону. Однако робость Мир-Джафара взяла верх над его честолюбием: военачальник дрогнул и данного слова не сдержал.

Перед тем как пересечь реку и напасть на двадцатикратно превосходящего численностью неприятеля, следовало хорошенько подумать. Клайв созвал военный совет. Большинство британских офицеров сочли разумным уклониться от боя – и поначалу Клайв согласился с ними. Как пишет Маколей, «еще долгие годы спустя» Клайв любил повторять, что «он лишь однажды в жизни собрал военный совет и… прислушайся он к суждениям этого совета, британцы вовеки не овладели бы Бенгалией» – а стало быть, и всей Индией. По рассказу Маколея, Клайв удалился под сень ближайших деревьев и провел в раздумьях целый час. «Он возвратился, решившись поставить на карту все, и отдал приказ: приготовиться к переправе на рассвете следующего дня» [32]. С той минуты он целиком взял ответственность за любые последствия на себя одного.

Поутру, перейдя реку вброд, бойцы Клайва дождались, пока стемнело снова, и встали бивуаком в манговой роще, возле деревушки Пласси (или Палаши), расположенной к северу от Калькутты, в 1,5 км от вражеских позиций. Ночь напролет британский командующий не смыкал глаз, прислушиваясь к барабанам и цимбалам, гремевшим в неприятельском стане. Остается лишь гадать, в каком он пребывал нервном напряжении, какую тревогу привелось ему пережить.

На следующее утро, 23 июня 1757 г., обе армии сошлись у Пласси. Одной лишь конницы у набоба насчитывалось 15 тыс. сабель. А еще было 40 тыс. пеших воинов: копейщиков, меченосцев и лучников. Но не свыше 12 тыс. индийских бойцов участвовали в сражении. Клайв располагал только 3000 солдат; англичан среди них была одна тысяча. Противники обменялись орудийными залпами. Полевые пушки Сираджа уд-Даулы палили как попало, а британские «оказались весьма действенны»: в войске набоба разом полегло немало самых заметных начальников. Неприятель начал отступать, и кто-то из британских командиров, тут же воспользовавшись этим, велел трубить общую атаку. Битва не продлилась и часа. Как пишет Маколей, «потеряв убитыми всего лишь 22 солдата и лишь 50 ранеными, Клайв рассеял армию, в которой было почти 60 тыс. воинов, – и покорил империю, более обширную и многолюдную, чем Великобритания»[51].

После британской победы Сираджа уд-Даулу сменил на престоле Мир-Джафар. Самого набоба прикончили за его злодеяния – жестокий поступок, даже если жертва вполне заслуживала своей участи. Британцы не прикладывали руки к этой расправе, но, можно сказать, подготовили ее политически.