– Идем.

Он отдает свой косяк какой-то девчонке. У нее длинные волнистые темные волосы, а грудь так и выпирает из черного платья без рукавов. Она оглядывает меня с головы до ног и облизывает губы, как будто ей не терпится попробовать. «Потом, – думаю я, – когда отключусь и ничего не буду чувствовать». Но тут же в памяти всплывают голубые глаза и веснушки Новы, и меня охватывает чувство вины. Я говорю ему: заткнись, сволочь! Как будто мало мне другой вины, страшной, похуже, чем перепихнуться с какой-то незнакомой девчонкой.

– Скорее, – говорю я Тристану – душа ждет, ищет, требует одиночества. Прямо сейчас.

Он кивает, и я чуть ли не бегом тяну его в палатку. Мы тут же ныряем туда, как к себе домой. Да мы и так там свои. Мне там самое место.

В палатке какие-то засаленные, похоже, укуренные в хлам парни и одна девчонка с голой грудью сидит в углу и курит – вроде бы травку. Но по отсутствующему выражению ее лица я догадываюсь, что это что-то другое. Она в отключке. Испарилась вместе с дымом. Все, чем она была раньше, заперто на ключ в маленьком ящичке у нее в голове, и она сама, наверное, не помнит, как его открыть. Все, что вокруг, для нее уже не существует, и я тоже хочу туда, к ней, – не хочу больше ничего чувствовать, ничего того, что остается, когда все в жизни потеряно. Хочу уйти. Убежать. Хочу освободиться от этих проклятых цепей на руках, которыми сам себя сковал, а ключа от них давно нет.

На самом деле я хочу одного – умереть.

– Нам нужна доза, – говорит Тристан парню с конским хвостом на голове, сидящему посреди палатки в расстегнутой рубашке, без ботинок, и протягивает ему деньги, а я все смотрю на ту девчонку, смотрю, как она все дальше и дальше уходит от реальности, и меня тянет вслед за ней. Уйти. Уйти. Уйти.

Небытие.

Девчонка поворачивает голову в мою сторону, улыбается, но улыбка у нее пустая, и я ей завидую. Я хочу этого. Хочу.

Ничто.

Парень берет у Тристана деньги, забирает косяк у девчонки, и та бессильно заваливается набок, вытянув перед собой руки. Моргает глазами, в которых видны только огромные зрачки, остекленевшие, голые.

Пустота.

– Лучше тут нигде не найдешь, – говорит парень, протягивая косяк Тристану.

Как будто не все равно, как будто иначе мы заберем деньги и пойдем еще куда-нибудь.

Тристан кивает и подносит косяк к губам. Делает долгую затяжку, зрачки у него сразу же расширяются во все глаза, дыхание становится тише, он расслабленно приваливается к стенке палатки и передает косяк мне. Я не даю себе времени на раздумья – они ведут туда, где мне уже нечего делать. Мое место здесь.

Руки у меня неудержимо трясутся, когда я подношу косяк ко рту и затягиваюсь. Вокруг все лежат на полу, кто-то подергивает руками, кто-то вообще не двигается. Дым заполняет мне легкие, растворяется в них, высасывает из меня все, что во мне есть хорошего, и внезапно все останавливается.

Умирает.

27 июля, семьдесят третий день летних каникул

Нова

Утром я просыпаюсь с жестокой головной болью, опухшими глазами и щеками, и невыносимая тоска по дому сосет под ложечкой. Не только по маме, но и по отцу. Он был бы так разочарован, если бы увидел меня сейчас, и, честно говоря, мне самой делается немного стыдно за себя. Ничто здесь меня не радует, даже музыка за стеной палатки, и люди, с которыми я сюда приехала, тоже не радуют.

Всю ночь я спала одна в палатке и злилась, потому что Куинтон вот так просто взял и бросил меня, и с тех пор я его не видела. Но в то же время я чувствую облегчение оттого, что смогла побыть одна и поплакать. Не только о Лэндоне, но и о том, в кого я превратилась. После той ночи я так боялась потерять контроль, поэтому старалась все проверять и считать, но это была только иллюзия. Из-за того, что я никак не решалась вслух признать свои проблемы, моя личность распалась на куски – от той меня, которая была когда-то хорошим человеком, остались одни осколки. Я оказалась там, где мне ничего не понятно и где я, скорее всего, никогда не хотела оказаться. Я просто свалилась туда, как в пропасть, и длилось это падение семьдесят три дня, тысячу семьсот пятьдесят два часа или сто пять тысяч сто двадцать минут.

От меня воняет, как из помойки, одежда на мне все еще грязная, задубевшая, и стоит мне пошевелиться, как на пол осыпается засохшая грязь. Мне нужно в душ. Мне нужно нормально поесть. Нужно все, чего здесь не найти.

Я выбираюсь из спального мешка, натягиваю чистую красную майку, шорты, кое-как заматываю волосы в растрепанный пучок. Как могу, оттираю черноту на руках, брызгаюсь духами и выхожу из палатки.

Солнце сегодня очень яркое, до рези в глазах и в голове. На сцене какой-то парень, сидя на высоком стуле, играет соло на гитаре. Голос у него мелодичный, а столпившиеся вокруг люди кажутся грубыми, опустившимися, грязными, кое-как одетыми, некоторые в синяках и ссадинах, как будто только что из драки.

Я открываю кулер и достаю последнюю бутылку воды. Отвинчиваю крышку, выпиваю залпом полбутылки, обессиленно вздыхаю и снова завинчиваю крышку. Стулья рядом пустуют, и когда я стучу пальцем по палатке Делайлы и Дилана, мне никто не отвечает.

Я сама точно не знаю, что намерена делать. Как жить дальше. Куда идти. Но чувствую, надо что-то делать, не стоять на одном месте. С бутылкой в руке я брожу вокруг пустыря, обхожу палатки, ищу хоть одно знакомое лицо и не знаю, найду ли. В памяти снова и снова прокручивается произошедшее на пруду и те воспоминания, что всплыли ночью, а я-то весь год старалась не выпустить их на поверхность. Я всегда боялась этих воспоминаний, боялась того, что будет со мной, боялась грубой правды, которой придется наконец взглянуть в лицо: Лэндона больше нет.

Но вчера я вспомнила все, и в душе у меня теперь все иначе. Не знаю, лучше или хуже, но нужно разобраться, куда идти, – у меня такое чувство, что до сих пор я шла не туда.

Люди вокруг курят, пьют, смеются, разговаривают. Глядя на них, кажется, что все так легко. Один глоток, одна затяжка – и все прошло. И проходит. Ненадолго. А что потом?

Я уже думаю, не вернуться ли в палатку, но тут огибаю грузовик – и вот они все. Куинтон, Дилан и Тристан сидят ко мне спиной, лицом к трем другим парням – двое из них очень высокие, а третий даже ниже меня, и голова у него лысая, как у Дилана, только еще и вся в татуировках. Делайла стоит между ними, футболка у нее завязана узлом на животе так, что живот опять весь на виду, а шорты подвернуты так высоко, что половина задницы торчит.

Подруга болтает с одним из высоких парней, темноволосым, с оливковой кожей, желтыми зубами и козлиной бородкой, доходящей до груди. Смеется, улыбается, кокетливо запрокидывает голову, и я все жду, когда же Дилан возмутится и вмешается, но он молчит. Потом Делайла протягивает Дилану какой-то пластиковый пакетик, и в голове у меня что-то щелкает. Наркотиками торгуют. И без того совсем тонкие стены вокруг меня шатаются, рассыпаются и падают. Я хочу отойти незаметно, но тут один из тех троих, маленький и кругленький, замечает меня. Он взглядом мерит меня с головы до ног, и прыщавое лицо искажается злобой.