Оляна прижала сверток к груди.

– Нет!

– Это ее сын!

– И твой тоже. Сама принесла.

– У нее горячка – не понимает, что делает. По ней видно, что недавно родила.

– Не отдам!

Взор жены выражал непреклонность.

– Зачем? – выдохнул князь.

– Хочу, чтоб у Ванечки был брат! – Оляна шагнула к мужу. – Знаешь, что это такое? Нет? А я знаю! Когда родители сгинули, Олята меня спас. Кормил, согревал, защищал. Без него бы не выжила.

– Своего родишь.

Оляна закрутила головой.

– Почему? – удивился Иван.

– Чрево худо зажило, мне Млава сказала. У мамы моей так было: не рожала после нас с Олятой.

– Но…

– Людям скажем, что сама родила.

– Не поверят, – князь выразительно глянул на живот жены.

– Летник у меня просторный, не видно было.

Оляна убежала, унеся младенца, а Иван, почесав в затылке, кликнул гридня. Велев страже оставаться в хоромах, он сел на коня и выбрался за стены. Петляя по посаду, отыскал нужную избу. Ранее ему не приходилось здесь бывать, Иван с любопытством осмотрел высокий тын, крепкие ворота, за которыми виделась крытая тесом крыша. Подъехав ближе, свистнул. За воротами не отозвались: пса здесь не держали. Встав на седло, князь спрыгнул во двор, и, отперев ворота, завел внутрь коня. Помедлил и пошел к двери.

Внутри избы стоял сумрак. Маленькие окошки, закрытые ставнями, давали мало света. Князь подождал, пока глаза привыкнут, и только потом огляделся. Битая из глины (по-богатому – с трубой!) печка занимала добрую треть избы. Из другой обстановки имелись полати, стол, лавки и полки с какими-то горшочками на стенах. Не богато, но бедностью не пахло.

Хозяйку он узрел на полатях. Та лежала, отвернувшись к стене. По позе видно: не спит. На появление гостя лекарка никак не отреагировала, из чего Иван сделал вывод: разговаривать не хочет.

В избе было прохладно: травень[47]в этом году выдался студеный. Подумав, Иван сходил во двор и притащил охапку дров. Забросив их печь, сложил домиком, настрогал лучины и ободрал с поленьев бересту. Сухой мох и кресало нашлись в печной нише. Береста занялась сразу, скоро в печи заплясало пламя. В кладовой нашлись крупа, соль и сало. Свалив их в горшок, Иван добавил воды и поставил в печь. После чего принес из сеней горлач и налил молока в глиняную кружку. Подержав ее у огня, подошел к полатям.

– Выпей!

Спина Млавы дрогнула.

– Каша не скоро поспеет, а тебе нужно поесть. Молоко теплое. Давай!

Млава повернулась и села. Взяв кружку, приникла к ней губами. Князь терпеливо ждал, пока она закончит. После чего отнес кружку и вернулся. Пока он ходил, Млава переместилась на край полатей и села, спустив ноги. Лицо ее в отблесках пламени горело нездоровым румянцем.

– Приляг! – покачал головой князь. – Простынешь!

Подхватив лекарку, он уложил ее на полати, заботливо прикрыв одеялом. Млава не сопротивлялась. Иван присел рядом.

– Ловко управляешься, – заметила Млава. – Не знала, что умеешь.

– Я не всегда был князем, – сказал Иван.

– А что делал?

– Жил в веси, копал огород, шил сбрую.

– Правда? – удивилась Млава.

– Угу! – подтвердил Иван. – Весь та была языческой.

Млава притихла.

– Поэтому обычаи ваши знаю. Ты ведь не просто лекарка, да? Жрица Мокоши?

Млава не ответила.

– По вашим правилам, после рождения дочери жрица должна принести в жертву ее отца. Тогда его сила и удачливость перейдут к девочке, – продолжил князь. – Я ничего не напутал?

Ответом ему было молчание.

– Как, интересно, ты собиралась это сделать? Я все же князь. Не такие пытались… Если б и убила, то где бы спряталась? Отыскали бы, после чего б сожгли. А дочку – головой об камень! Не понимала?

– Как узнал? – прошептала Млава. – О Мокоши?

– Догадался. После того как ты сказала Оляне, что ничего, кроме дитя, тебе от меня не нужно.

– Я не думала…

– Думать нужно, – сказал Иван. – Это полезно. Дите зачем отдала?

– Если рождается сын, Мокошь велит принести его в жертву. Я не смогла, – Млава всхлипнула. – Он такой маленький…

– Правильно! – одобрил Иван. – Умница!

– Теперь Мокошь прогневается и накажет меня! Я не смогу лечить!

Млава разрыдалась.

– Ну-ну! – Иван отер пальцами слезинки с ее щек. – Нет никакой Мокоши. А есть девочка, которую Господь наградил даром лечить, а ей сказали, что это от идола. Из-за чего едва не случилась беда.

Млава сунулась ему лицом в грудь. Князь обнял вздрагивающие плечики и стал их гладить. Млава вздохнула и затихла.

– У меня, кроме тебя, никого не было, – шепнула чуть слышно.

– Догадался! – сказал князь.

– А что крови не было, – продолжила Млава, – так это мать. Девка не может служить Мокоши. Мать сделала это ложкой.

– Где она? – спросил Иван.

– Ляхи убили. Хотели и меня, но я сбежала. Перебралась в твои земли, прибилась к веси. Дальше ты знаешь.

Иван кивнул. Млава отстранилась и посмотрела ему в глаза.

– Я не стала бы тебя убивать, – сказала тихо, – даже если б дочка… Ты люб мне. Давно. Я ждала, что ты придешь, как обещался, а тебя все не было. Тогда я сама…

Иван вздохнул.

– Возьми меня к себе!

– У меня жена.

– А ты не в жены! Просто так!

– Оляна разозлится. Станете друг дружку за волосья тягать, еще поубиваете одна другую. Кто будет детей растить? У меня их двое.

Млава опустила взор.

– Оляна младенца грудью кормила, – сказал Иван. – Хочет братом к старшему. Я сказал, что надо вернуть.

– У меня нет молока, – прошептала Млава. – Как родился, в горячке грудь перевязала. Без молока помрет.

– Значит, отдаешь?

Млава кивнула.

– Быть по сему! – Иван встал. – Лежи! Я пришлю бабу прибраться и приглядеть. Поправляйся!

Во дворе он вывел за ворота коня и, притворив их, вскочил в седло. Ехал, улыбаясь. На главной улице Звенигорода нагнал отца Дорофея. Священник куда-то спешил, но, заметив князя, остановился и стащил с головы скуфью.

– Здрав будь, княже!

– И тебе не хворать! – отозвался Иван, радуясь, что на ловца и зверь бежит. – Куда путь держишь?