Вечером у костра дед с бабой, ставшие героями дня, охотно повторяли свой рассказ и хвалили Светозара, описывая, «як дытына сражалась с бандюгами».

Светозар незаметно ускользнул в лес и там дал волю слезам. Он плакал от злости за свой страх и растерянность, от обиды, что делал все не так, как учил Мечислав, и ему было нестерпимо стыдно. Сколько в мечтах воображал себя грозным воином, неустрашимым буй-туром! А случилась самая заурядная драка с бродягами, и он спасовал! От этой мысли слезы начинали течь еще обильнее.

Долго лежал он на траве, долго горело лицо, и рыдания сотрясали тело, пока, наконец, не вышла основная часть внутренней горечи.

– Прости меня, дедушка Мечислав, – прошептал отрок пылающими устами, – я исправлюсь, клянусь, вот буду землю перед тобой есть!

Он взял щепоть земли, положил на язык и медленно прожевал. Лучше умереть, чем еще раз спасовать перед неприятелем и пережить такой позор! Светозару даже захотелось, чтоб такой момент наступил поскорее, уж тогда он покажет себя! Отрок поднял палку, представив, что это меч, и стал махать им, крутить «восьмерки» и рубить воздух, наступая на невидимого врага.

– Вот так! На тебе, получи!

Он не сразу услышал шорох сзади, а когда обернулся, увидел Ивицу. Лик его нахмурился.

– Зачем ты здесь? Кто тебя просил меня искать?

– Я не искала, – тихо ответила девочка, – просто пошла в эту сторону. Вечерять зовут… – добавила она и робко взглянула своими русалочьими глазами.

Светозару стало неловко оттого, что он нагрубил ей, которой пришлось так много пережить, и сердце его смягчилось.

– Ладно, пойдем, – примирительно буркнул он.

Когда деревянные ложки выскребли последнее варево из котла, и баба Ганна пошла его мыть и чистить песком с золой, кто-то из мужиков пошутил:

– Да разве то занятие для нашей Ганны? Ее воеводою поставить, не меньше!

Сидевший рядом отец Велимир ответил:

– О, то, хлопцы, не дело, когда бабовщина верх берет. Послушайте-ка, что я вам про Дедовщину и Бабовщину расскажу…

Узнав, что старый Велимир будет рассказывать «про старовину», у огня собрались дети, отроки, да и старшие все, кто не занят был и в дозоре не стоял. А Ивица со Светозаром поближе подобрались: уж очень складно дед Велимир всегда рассказывал, так что про все на свете забывалось.

– Было то, детки, давно, – начал старец, – в такие прадавние времена, которые уже и сами от старости выцвели и стали, как колода позеленевшая. В те часы Пращуры наши деду-Ладу кланялись.

– А почему Ладу, а не Перуну? – раздался тоненький детский голосок.

– Мы сейчас Перуну честь воздаем, потому что живем в беспокойные времена, то там, то сям войны случаются, и мы просим у Перуна защиты и победы над врагами. А тогда войн не было, мирно люди жили, и главное, чтобы Лад был в их родах и семьях. Так вот, как-то по весне старейшины начали землю делить: где овец пасти, где какому роду скотину гонять, коней, коров. Делили так, да поругались, каждому казалось, что у соседа трава зеленей и вода чище. Спорили они так и день, и три, и пять, и все не могли до ладу дойти. А старшим тогда дед Углай был, который вместо того, чтоб других мирить, сам громче всех спорил. И вот тогда баба одна, что звалась Огуда, на нашу Ганну схожая, стала других баб укорять: и чего, мол, вы на мужиков глядите, неужто сами ладу не дадите? И стала их непокорности научать, чтоб сами за ум-разум брались. Послушались ее бабы, наварили браги и мужиков своих напоили. А когда те на возы спать поукладывались, забрали у них бабы сабли да мечи, да ножи с копьями, да луки со стрелами. И стали бабы сами скотину стеречь, а ночью дозорами шли в степь, и у костров стояли, огонь храня.

А на Зорьке ранней мужики просыпались, мечей своих хватались, да не находили, и видели, что бабы их кругом с оружием ходят. Стал тут дед Углай на баб ругаться, да прогнали его бабы, побили плетьми жильными, мечами на воз загнали. И других мужиков так же настращали. А потом погнали на речку горшки мыть, потом – коров доить, молоко на солнце осуривать. Потом щавель на борщ собирать, траву-калач и лебеду белую, корни копать, водой мыть и чистить, на огонь в горшках ставить. Покорялись мужики бабам, все делали. Солнце уже на полдень пошло, а еще и не снедали. Когда ж обедали, борщ несоленый был и недоперченый. Пошла баба Огуда на них кричать. После обеда шерсть-волну чесать заставила, нитки прясть, потом коров перегонять, телят поить, идти на реку рыбу ловить. Идут мужики, прямо плачут: «Что за жизнь пошла со злой бабой, и на кого мы стали похожие? Та ж работа бабья проклятая, ни минуты покоя с ней нету и отдыха! Детей надо стеречь, кормить, пеленать, забавлять, качать, чтоб не плакали».

Поднялись, было, мужики на баб, да крепко побили их бабы. Углай-деда осрамили, штаны с него сняли, так водили, а потом на бугре мечом голову напрочь сняли. И других мужиков несколько было побито насмерть.

Пришлось мужикам покориться, баб слушаться. И долго так было, пока дети не выросли, мужчинами стали. И не захотела молодежь старой бабе-Яге подчиняться. Сговорились однажды и ночью ту бабу Огуду-Ягуду убили. У других баб мечи отобрали, посорочь выпороли плетьми и заново детьми заниматься заставили, а также коров доить, молоко на-суръ ставить, волну сучить, да борщи варить. Так и кончилась наша Бабовщина. При Дедах-Родичах опять пошла жизнь вольная: мужики ходили с мечами у пояса, а бабы возились с рогачами да кочергами и дела свои женские исполняли, а мужей строго слушались. По сей день та Бабовщина вспоминается. Да как петуху цыплят не водить, так мужику юбки не носить, а бабам в штанах не ходить, а наденет какая – в плети ее! Чтоб свое бабье дело делала, а хвостом на людях не крутила. Забылось то дело давнее, и Бабовщина забылась совсем, а Дедовщиной до сих пор Русь держится. Так-то вот, детки, тут и сказке конец. А теперь спать ложитесь, да друг с дружкой никогда не сваритесь!

Тогда впервые Светозар услышал эту дедову байку про бабу Огуду-Ягуду. А сегодня при упоминании о ней ожили в памяти все подробности того крайне неприятного дня. Посему не сразу дошел до него смысл сказанного на Коло: завтра будет бой! И не с какими-то разбойными мужиками, а битва с настоящим врагом, чужеземцем, может быть, смертельная. И она, эта битва, решит: станет он воином, достойным Мечислава, или нет.

Отец Велимир подошел к самому краю кострища. Раздуваемые ветром угли вспыхивали и переливались, как будто посреди поляны горело уменьшенное отображение усыпанного звездами небесного свода.

Волхв воздел руки к опрокинутой чаше блистающей Сварги и провозгласил:

– Батюшка-Перун, Отче наш! Завтра сим юношам идти в сечу жестокую за землю нашу, за дело правое. По обычаю древнему, дедовскому, хотим посвятить их в воины, коим ты Защитник и Покровитель.

Голос волхва окреп, зазвучал сильнее, проникая в души тех, кто находился вокруг, и заставляя их сердца сливаться в едином биении.

– Скажи, Отче, слышишь ли ты нас и готов ли принять наши жертвы? – прозвучал призыв волхва и вновь смолк в долгой паузе.