Узнаю ли я когда-нибудь, что с ними случилось? Отдам ли дань уважения Генералу, постою ли над его могилой и произнесу ли прощальные слова? Но мысли мои занимают другие сновидения — те, что показала мне Ханна. Не забываю я и о том, что увидела, прикоснувшись к Ангре. Есть решение, которое мне пытается подсказать Ханна. Я соединяю эти видения друг с другом, но в голове рождается еще больше вопросов без ответов.

Судя по всему, Распад использовал людей в качестве своих накопителей. Темная магия сама выбирала себе носителя. Если она на это способна, то как насчет нашей? Куда делась магия Винтера, когда Ангра сломал наш накопитель? Нашла себе другое пристанище? Шестнадцать лет никто не смел задать этот вопрос, потому что над ответом больно даже размышлять, особенно над вариантом, что магии просто больше нет. Вот мы и предпочли, фальшиво улыбаясь, убеждать друг друга в том, что наша магия ждет, когда мы воссоединим две половинки медальона. Но что, если она нашла себе другого носителя?

Искать ответы на эти вопросы можно еще очень долго, сейчас же мне нужно придумать, как выбраться отсюда. Поэтому, поднимаясь туда-сюда по трапам, я не выпускаю из сознания эти видения, прокручиваю их и так и эдак, разглядываю со всех сторон. Должны же они как-то состыковываться. Только я понятия не имею как.

Ночью Несса рассказывает мне о своей жизни. Она моя ровесница, ей шестнадцать. Отец ее был сапожником и шил лучшую обувь в Дженьюри, а мама была одной из портних Ханны. Родители Нессы были так горячо преданы Винтеру, что, когда Ангра напал на королевство, велели Коналлу (ему тогда было семнадцать) защищать двенадцатилетнего Гарригана и новорожденную Нессу, а сами отправились воевать. Они погибли той же ночью, и Коналл с Гарриганом последние шестнадцать лет делали все возможное, чтобы выжить ради сестры.

Несса делится своими воспоминаниями так, будто они ее собственные. Я так же повторяла про себя истории, рассказанные другими, пока мне не начинало казаться, что я сама была при дворе Ханны и помню, как выглядит окутанное снегом королевство.

— Откуда ты все это знаешь? — однажды спрашиваю я ее.

Смотреть на Нессу становится невыносимо. Я словно вижу в искаженном зеркале, какой должна была быть моя жизнь. Детство и юность, проведенные в рабочем лагере. Строительство Эйбрила с младых лет. Несчастная душа, в осколках семьи и обломках королевства упорно цепляющаяся за чужие воспоминания.

— От своих братьев и коридора памяти, — просто отвечает она.

Ей хватает и этих историй.

Несса возвращается к рассказу про сшитое ее мамой платье. Оно должно было стать обычным парадным одеянием, но узор на нем был настолько замысловат, что Ханна решила надеть его на свою свадьбу с Дунканом, отцом Мэзера.

Я прислоняюсь к стене, притянув колени к груди. Мы заслуживаем большего. И я устала ждать, когда это «однажды» настанет. «Однажды мы станем больше, чем словами во тьме». Наш с ней последний разговор не дает мне покоя все следующие дни.

Тоскуя по «дому», я внезапно осознаю, что больше всего винтерианцы нуждаются именно в надежде. Надежда освещает их тусклую жизнь, надежда помогает им переносить страдания. Мне необходимо верить в то, что Мэзер все еще жив, что добивается поддержки и снаряжает армию для похода на Спринг и что однажды он разрушит стены Эйбрила. Но доживу я до того дня или нет — неважно. Я обрушусь на Ангру жестоким смерчем, заставлю его пожалеть о том, что он приказал Ироду засунуть меня сюда, и докажу винтерианцам, что надежда по-прежнему жива.

Я сожалею о том, что позволила себе так долго медлить, ничего не предпринимая. И в один прекрасный день в моей голове рождается план: убить не одного, не двух солдат, а уничтожить их так много, чтобы с плеч винтерианцев упала хотя бы часть гнета. Это не будет свободой, но будет первым шагом на пути к ней.

Город работает исправно и слаженно, подобно прилежно управляемой машине. График здесь соблюдается ежедневно, и я запоминаю, в котором часу нас будят, в котором часу отпускают, когда сменяются охранники. Четкий распорядок дня целесообразен, не спорю, но при этом становится уязвимым местом солдат: он становятся предсказуемыми.

К примеру, я знаю, что солдаты, расставленные на трапах, сменяются в полдень и со строительных лесов сходят все винтерианцы — они собираются вокруг детей и их кувшинов с водой. На несколько минут на трапах не остается ни одного винтерианца, но зато солдат Спринга становится вдвое больше — часть из них уходит со своего поста, а часть, наоборот, приходит на пост. И хотя Ирод разоружил меня задолго до нашего приезда в Эйбрил, у меня все еще есть кусочек металла — пряжка на ремне, удерживающем штаны. Поэтому после очередного бесконечного дня работы у стены я забираюсь в клетку с Нессой, Коналлом и Гарриганом, жду, пока солдаты нас запрут, и тихонечко снимаю пряжку с кожаного ремня.

Несса с братьями наблюдают за тем, как, скорчившись в углу, я разламываю пряжку и одной ее частью затачиваю другую. Скоблю металлом по металлу так сосредоточенно, что даже не слышу, обращалась ли ко мне Несса, перед тем как заснуть. А к утру я сжимаю в ладони прекрасный маленький нож — длиной в мой указательный палец и с заточенным как лезвие краем. Я сжимаю его так крепко, что он впивается в мою кожу, когда я присоединяюсь к тем, кого отобрали для работы.

Ничего не меняется. Торбы, камни на спине, хождение вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз по скрипучим деревянным лесам. Прежде чем начать подъем, я внимательным, но быстрым взглядом окидываю всю конструкцию. Деревянные настилы опираются на горизонтальные балки, идущие по правую сторону лесов, и вертикальные стойки, расставленные на каждом углу. Если ослабить эти стойки и сломать нижнюю балку, когда в полдень будет происходить смена охраны… Если мой поступок вдохнет в винтерианцев хотя бы крошечную искру надежды, то это того стоит.

Сжимая самодельный нож в ладони, я каждый раз провожу лезвием по вертикальным деревянным опорам. Стойки тонкие, как мое запястье, дерево высохло на солнце и покоробилось, так что на нем проще простого оставлять маленькие зарубки. Но я делаю их только на стойках с правой стороны и так медленно, что обрушить их удастся не раньше чем через несколько дней.

Через три дня усилия приносят плоды. Сама я вижу, как углубились тонкие линии зарубок, но любой другой проходящий мимо их не заметит, приняв за естественный износ дерева. На третий день, в полдень, мое сердце начинает биться все сильней и сильней. Почти готово, еще чуть-чуть — и сломается. Но что, если я просчиталась и леса обрушатся слишком рано? Что, если из-за этого насмерть разобьются десятки винтерианцев? Однако у меня нет времени на сомнения.

Мой план удастся.

Полдень знаменуется скрипом открывающихся ворот. Он эхом разносится по двору — визгливый вой, заставляющий меня нервничать. Я делаю глубокий вдох и замедляю шаг, пропуская вперед спускающихся с трапов к воде винтерианцев. Медленно выдыхаю, наблюдая за тем, как последний винтерианец ступил с лесов на землю.

Пора. Мимо меня вереницей проходят солдаты, направляющиеся на свои посты. Я подсчитываю их, добавляя количество к тем, что стоят наверху. Двадцать четыре человека.