Рик вскинул голову:

— Что?

— Мой отец вырос в Вене в последние годы дуалистической монархии, и даже после того, как мы переехали в Прагу, ему часто приходилось ездить в Вену по работе. Он был социалистом и архитектором. Когда мы убьем Гейдриха, раздавим Гиммлера и наконец изничтожим самого Гитлера, мы с вами вместе с триумфом проедем по улицам Вены, и я с гордостью покажу вам здания, которые спроектировал мой отец… После февраля 1934-го, когда Дольфус[131]разгромил социалистов, в Австрии не осталось места дня людей с такими политическими убеждениями, как у моего отца. Социалистам не было места в Вене, точка. — Ласло опустил голову. — Он расстроился, но продолжил работу в Праге. Что было потом, вы знаете: через четыре года — Мюнхенский пакт, и в этот раз вместо Дольфуса и его «Фронта Фатерлянд» — Гитлер и фашисты. Мне повезло: я выбрался из Праги живым. Отец — нет. При всем его опыте он был из тех людей, которые не замечают того, что маячит прямо перед глазами. Представляете?

— Да, — сказал Рик почти про себя.

Ласло повысил голос:

— Теперь эта гадина Гейдрих — тоже своего рода архитектор — у меня в руках. Человек, который больше всех, исключая только самого Гитлера, виновен в моих несчастьях. Его надо остановить, и мы его остановим. Так что я спрашиваю снова, в последний раз: вы с нами или против нас? И теперь я спрашиваю вас не от своего имени, а от имени женщины, которую мы оба любим. От имени Ильзы.

Тот еще выбор. Рик посмотрел на Виктора:

— Уговорил.

По плану Рику следовало как можно скорее встретиться с Ильзой в Праге; Рено прибудет в город через несколько часов другим маршрутом. Ласло спрячется в доме в Лидице — там он будет в безопасности, и, главное, операция не сорвется. В Праге его лицо слишком хорошо известно, чтобы он мог свободно ходить по улицам. Один телефонный звонок от одного информатора — и конец всему.

А вот Ричарда Блэйна здесь никто не знает. Последнее место, где фашисты станут искать убийцу майора Штрассера, — под носом у самого могущественного и устрашающего надсмотрщика всего рейха. Экипированный поддельными документами, где значилось, что он гражданин нейтральной Швеции, Рик мог относительно свободно перемещаться по городу. Тот факт, что выглядел он не очень-то по-шведски, роли не играл, поскольку множество шведов тоже выглядят не очень по-шведски.

Утром Рик прибыл в город и поселился в гостинице «У трши пштросув»,[132]рядом с Карловым мостом. Одна из немногих приличных гостиниц, где еще не всем заправляли фашисты. Комната ему досталась маленькая, но уютная, с видом на Карлов мост. Он настоял, чтобы был вид, хотя портье уверял, что на другой стороне номера просторнее и тише.

Ильзин адрес у него есть: дом 12 на Скоржепке, короткой улочке примерно на полпути между Вифлеемской капеллой и площадью Святого Венцесласа. Прежде чем подняться к себе в комнату, Рик сунул коридорному в карман пару банкнот.

— Я хочу послать цветы по этому адресу, прямо сейчас. Без карточки — она поймет, от кого.

Рик взъерошил парню волосы. Тот благодарно принял и Риковы деньги, и Риков плохой немецкий и поспешил выполнять поручение.

Рик вымылся; сунув голову под горячий душ, он думал о том, как гладко пока все идет. Если не считать его неизящного прибытия в эту страну с борта самолета британских ВВС. Убежище в деревне кажется и впрямь вполне безопасным, бумаги в полном порядке, и — по крайней мере, до сих пор — его присутствие в Праге не привлекло никакого ненужного внимания. Следующее испытание, он знал, предстоит завтра, когда регистрационные записи всех городских отелей проверит полиция, как того требует закон.

Может быть, фашисты не такие уж асы. Или может, они хотят, чтобы он так подумал?

Рику еще ни разу не приходилось встречать немецких гангстеров. Дома таких просто не было. Почему — какая-то загадка. В Нью-Йорке полно немцев, и поначалу на них, как и на других иммигрантах, ездили все, кому не лень. Эти люди ценили холодное пиво и домашний уют. Дважды в год они мыли окна, была в том необходимость или нет, а первого апреля высаживали цветы в ящиках за окнами. По воскресеньям они гуляли в Центральном парке. Досуг проводили кучно, фрахтовали пароходики, целыми приходами ездили вверх и вниз по Ист-Ривер. Они много работали и держались в стороне от преступного мира. Становились банкирами, коммерсантами, врачами и юристами, а иногда и политиками. Возможностей для левой наживы было навалом, но немцы их как будто не замечали. У немецких детишек можно было выманить деньги на завтрак, и папаша не выходил на улицу с палкой в руке разыскивать вора. Немцы были настолько добропорядочны, что казались ненастоящими. И все же Рик понимал, что было бы дуростью их недооценивать. Когда Америку в конце концов втянули в Первую мировую, нью-йоркские немцы толпами вербовались в армию и бодро отправлялись во Францию стрелять в своих соплеменников.

Рик оделся неброско, в темно-синий двубортный пиджак и подходящую синюю шляпу. Без пистолета за поясом он почувствовал себя голым — но для безопасности пришлось оставить любимый .45-й в деревне.

Рик похлопал по нагрудному карману: документы при нем. Никакие ищейки не застанут его врасплох, как в Лондоне. Он еще раз повторил про себя имя: Экхард Линдквист, специалист-нефтеторговец. Британская разведка даже посадила кого-то отвечать на телефонные звонки в Гетеборге — на случай, если немцы решат позвонить и проверить его легенду. Рик спустился по лестнице, а не на лифте — получить представление о планировке здания. Если операция будет практически под его окном, следует хорошенько изучить этот притон сверху донизу.

Рик шагал по Карлову мосту, присматриваясь к месту убийства, и вдруг кто-то похлопал его по плечу.

— Неужели Рик Блэйн? — Смутно знакомый голос, по-английски с немецким акцентом. — Из «Американского кафе» в Касабланке? Такую походку ни с чем не спутаешь.

Рик обернулся. Перед ним стоял Герман Хайнце, бывший немецкий консул во Французском Марокко. Он улыбался, но, похоже, не слишком радовался встрече с Блэйном.

— Тут какая-то ошибка, — сказал Рик. Увы, сам он ошибиться не мог.

Как многие гангстеры и большинство нацистских бонз, Герман Хайнце был человек невысокий. Рик и сам не великан: примерно пять футов девять дюймов, и около 155 фунтов весом. Хайнце почти на голову ниже, но фунтов на двадцать тяжелее. Круглое бледное лунообразное лицо, лысеющая голова и маленькие слезящиеся поросячьи глазки за толстыми стеклами круглых очков. В обычной жизни, подумал Рик, глядя на Хайнце, этот был бы счастлив без сидячего места попасть третьим в кабинет на двоих. Не то при Гитлере — невежество, спесь, природный мерзкий нрав и живодерские замашки обеспечили ему скорое продвижение в дипломатической службе. Одним словом — прирожденный фашистский дипломат.