Лиза думала, что после этих слов Олег сразу встанет и уйдет.

– А твоему мужу будет приятно узнать, что ты на следующий день после свадьбы уже выскакивала из штанов, так хотела со мной спать?

Ему почему-то было больно. Он и не ждал ничего всерьез от ее мужа, и Лиза ему не нравилась, но он же не сломанная игрушка, чтобы его так просто взять и выбросить за ненадобностью! Пусть ее муж устраивает его на работу, делает прописку, площадь, она же этим его приманила. В конце концов, из-за нее он изменял Ане, которую он любит. Вот на Аню он любовался как на картинку, а эта нескладная девица с торчащими зубами....

– Ты меня просто шантажируешь, это же подло! – удивленно произнесла Лиза. – Я ни минуты не собиралась просить за тебя мужа, я думала, ты понимаешь, что это просто была... Ну надо же мне было что-нибудь тебе сказать! С какой стати моему мужу тебе помогать, кто ты мне?

– Кто я тебе? – Олег и сам не понимал, почему ему стало так обидно. – Ты со мной спала! Вот и сказала бы, что я твой любовник!

– Олег... пожалуйста... оставь меня в покое. Я не могу ничего для тебя сделать. Хочешь, вот возьми, больше у меня ничего нет. – И Лиза сунула Олегу подаренную Аней прабабушкину брошку.

Лиза сама не знала, как ей в голову пришла странная идея от него откупиться. Билась только одна мысль: надо сделать так, чтобы он ушел навсегда, он не должен знать, что она беременна, она умрет, если ее ребенку будут грозить нищета, неустроенность.

Она ушла. Олег остался на лестнице, ошеломленно глядя на захлопнувшуюся перед ним дверь. Он не хочет больше ее видеть, даже чтобы отдать эту ненужную чужую безделушку. Пожав плечами, Олег брезгливо швырнул брошку в карман куртки.

Лиза не собиралась за него просить, Олег не собирался ничего рассказывать ее мужу, а уж тем более брать эту брошку. Странно все вышло.

«Дурак ты, – говорил себе Олег, усевшись на замерзшей скамейке во дворе Лизиного дома. – Размечтался, мысленно уже видел себя обладателем отдельной квартиры в Ленинграде... хоть и не верил Лизе, а все же надеялся, вдруг и правда поможет... Аня... Придется жениться...» Не хотелось связывать себя, но и жениться на Ане тоже вполне привлекательная мысль. Он давно чувствовал себя ленинградцем и покидать Ленинград не собирался.

20 января

С Аниным распределением возникли проблемы. Додик бесхитростно желал научной карьеры для дочери, мечтая об аспирантуре так, как его местечковые предки мечтали выучить своих детей. Ему не удалось сделаться ученым, а его дочь станет кандидатом наук, затем, возможно, доктором, будет преподавать в институте. Волшебные слова «кандидат наук», «кафедра», «диссертация» манили его всегда. Так же, как он добывал для Анечки дефицитные продукты и вещи, во что бы то ни стало надо было добиться аспирантуры. Аспирантура была мерилом родительской любви и залогом Аниного счастливо устроенного будущего.

Сначала показалось легко. В разных местах пообещали, Додик ходил петухом с выражением усталой скромности на лице. Потом вдруг оказалось, что в одном месте не вышло, вместо двух обещанных кафедре мест осталось одно и взяли кого-то другого, в другом месте произошел облом без объяснений, а из третьего сегодня без стеснения передали, что они взяли бы Аню, будь она русской. Заветная степень и устроенное будущее Анечки уплывало, становилось недосягаемым. Додик метался, страдал, понимал, что не выходит, и не соглашался признать очевидную неудачу. Помимо всего прочего, неудача была оскорбительна для него как Анечкиного папы, в его жизни еще не случалось так, чтобы он не запихнул в Анечку того, что считал полезным. Из вечера в вечер Дина спрашивала, как двигаются дела, сначала оживленно обсуждала с ним все перипетии, а теперь замкнулась. Лицо ее становилось все суше, а губы сжимались во все более тонкую нитку. Додику даже домой не хотелось идти.

– Ну что? – спросила Дина, открыв ему дверь.

– Ты бы хоть поздоровалась, – огрызнулся Додик.

Бросившись на затравленность в Додиковых глазах как зверь на запах крови, Дина безнадежно произнесла:

– Все ясно. – Повернулась, ушла на кухню жарить котлеты.

Все это было непривычно, обидно и невыносимо. Как будто он, Додик, был никуда не годным мужем и отцом. Как будто он, Додик, плохо старался для единственной дочери.

– А что говорит Краснов?

Краснов был одним из летних друзей по преферансу, перешедших в разряд просто друзей, и последней Додиковой надеждой.

– Да неужели я свою дочь не устрою! – беспомощно воскликнул Додик, прижав руки к груди, а в глазах заплескалось: «Не устрою, не получится».

Дина сжала губы и замерла. Ей, как и мужу, казалось, что жизнь пойдет прахом, если не выйдет задуманного. Всегда так каменела в моменты крайнего волнения, превращалась в памятник, что хотелось крикнуть: «Дина, отомри!» Больше всего на свете Додик боялся такой ее напряженности. Дина стояла к нему спиной, жарила котлеты, но спиной выражала все, что думает о муже.

– Краснов сказал, что они не хотят брать еврейку... Он же сам еврей и боится. Я его понимаю... – Додик не понимал, как дальше оправдываться перед женой. – Черт, ведь она же могла быть записана русской, он же русский... и не было бы этой проблемы... – в отчаянии пробормотал он.

Дина обомлела. Не оборачиваясь, она прошептала:

– Как это? Что ты имеешь в виду?

– Неужели ты думала, что я не умею считать, Дина? – Додик был так расстроен, что уже ничего не боялся.

Дина сжала в руке розовую массу, потом, аккуратно слепив котлету, бросила на сковородку. Самый главный страх ее жизни оказался будничным и совсем не страшным. Она так и не повернулась к мужу – молча продолжала жарить котлеты, как обычно, тщательно и красиво накрыла на стол и, усевшись напротив мужа, спросила:

– Может быть, попробовать прямо через завкафедрой? Прямой путь иногда самый правильный.

Папа всегда говорил немного на повышенных тонах, и сейчас ему, видимо, казалось, что он шепчет. А она услышала. Аня тихо отступила к себе в комнату, выдвинула пластилиновые фигурки. Лиса Алиса и Кот Базилио стояли, повернувшись друг к другу лицом, как будто шептались. Свесившись с кровати, Аня принялась передвигать фигурки, поставила розовую пластилиновую собаку на место балерины в пачке. «Пачка получилась толстовата, – озабоченно подумала она, – надо бы переделать». От мысли, что папа оказался не родным, Аня отмахнулась легко: она твердо знала, что это было не стоящей размышления ерундой, их с отцом любовь была безусловной, как жизнь. Важнее сейчас другое.

Аня играла сама с собой в приятную игру, как бы обдумывая серьезную проблему – выходить ли ей замуж за Олега. Настроение у нее было тихо-счастливое, словно кто-то пушистый уютно устроился внутри и хитренько улыбался. На самом деле Аня знала, что никаких сомнений у нее нет и быть не может, но для большего уюта и продления радости она делала вид перед собой, что есть в чем посомневаться, хмурила брови, делала сама себе важное лицо.