– Первое: концентрация германских дивизий у нашей границы, показанная в разведсводках Разведупра. Второе: усиленная авиаразведка немцами нашей территории и особенно военно-морских баз. И я приказал сбивать немецкие самолеты-разведчики, хотя это запрещалось свыше, во избежание осложнений, – позже по указанию свыше мне пришлось это отменить; третье: молчание германского правительства по поводу Сообщения ТАСС от 14 июня, опровергавшего слухи о якобы готовящейся войне между СССР и Германией, – это сообщение даже не было опубликовано в германской печати. Четвертое: внезапный уход немецких торговых судов из наших портов, свернув свои дела. Все это было верным признаком скорой войны. Пятое: мне стало известно, что по приказанию наркома обороны из внутренних военных округов были подтянуты ближе к границе несколько общевойсковых армий, а 18 июня командующим приграничных округов приказано убыть на свои КП, ближе к границе, откуда организовать управление войсками, и это меня насторожило. Шестое: я отдавал себе отчет в том, что наши флоты своим боевым составом и тылами находятся на границе, на переднем крае страны, а корабли плавают в международных водах, они могут первыми подвергнутся внезапным ударам, что уже было в истории русского флота в 1904 году в Порт-Артуре ив 1914 году на Черном море, и было бы непростительным благодушием допустить это вновь. Врага надо было упредить. Вот почему я ввел оперативную готовность номер два именно 19 июня – это я имел право делать, не испрашивая разрешения правительства. А в ночь на 22 июня, когда было получено указание правительства о возможном нападении врага, коротким сигналом флоты были переведены на высшую готовность. Произошло нападение, и товарищ Сталин дал высокую оценку готовности флота.

На всю жизнь в память врезались действия наркома в тревожные дни и часы. Мне довелось тогда возглавлять оперативную службу Одесской базы. Обстановка накалена до предела. И мы ждали решений по армии и по флоту. И оно пришло, но только по линии флота. И не половинчатое, а сразу о переходе на промежуточную оперативную готовность, с которой можно вступать в бой. Телеграмма Военсовета от 19 июня гласила: «Оперативная готовность номер два». И без пометки: «Учебное». Значит, исходит от наркома – только он мог ее ввести. Для нас это означало, что завтра – война. Всего четыре слова, а какие они емкие! За ними стоял большой план действий, которые мы знали назубок, ибо в течение полутора предвоенных лет все было отработано в подробностях на многих учениях, выстрадано в большом ратном труде бессонных ночей. По нашему короткому сигналу в соединениях, частях, на кораблях, в авиаподразделениях, на батареях вскрывались секретные пакеты с инструкциями, согласно которым объявлялась боевая тревога, повышались походные готовности, готовности к вылету, пополнялись все виды запасов, затемнялись боевые объекты. В операционной зоне базы устанавливались корабельные дозоры в море и начиналась авиаразведка моря. Даже в условиях ОГ-2 полностью исключалась внезапность удара врага по нас. А уж в ночь нападения флоты, находясь в ОГ-1, огнем встретили авиацию противника, исключив внезапность.

У нас были все основания быть довольными решительными действиями Н.Г. Кузнецова, настроившего нас, моряков, еще с 1939 года на ОГ-3. И в этом он руководствовался девизом: никто не имеет права быть застигнутым врагом врасплох.

Нельзя забывать, что смелые, решительные и быстрые меры Кузнецов проводил в жизнь в условиях запретов и ограничений, установленных свыше в соответствии с указаниями Сталина: не подтягивать войска к границе, не проводить учений и полетов самолетов у границы, не стрелять по немецким самолетам, летающим в нашем воздушном пространстве, не делать ничего такого, что германское правительство могло бы истолковать как нашу подготовку к войне. Тогда об этом пеклись больше, нежели о высокой готовности к немедленному и гарантированному отражению внезапного нападения. Не вызвать бы провокаций – вот главный тезис.

В условиях стремительного нарастания угрозы, отсутствия указаний свыше, несмотря на ограничения и запреты, несмотря на то, что армия продолжала жить в повседневных условиях – в казармах и лагерях, Кузнецов решил, в пределах дозволенного, действовать самостоятельно, как говорят, на свой страх и риск. Так как Инструкция по Оперативной готовности номер один предусматривала отмобилизование флота, нарком не имел права без ведома правительства ее вводить. А вот ОГ-2 – да еще скрытно – можно рискнуть. И он взял на себя такую ответственность: ввести в действие то, что не затрагивало запреты.

И в этом сразу проявились качества крупного военного и государственного деятеля: дар предвидения грядущих событий, выбор момента, гражданское мужество. Без этих данных – нет военного гения. Этим в достатке обладал нарком Военно-Морского Флота СССР адмирал Н.Г. Кузнецов. Предвидение скорого нападения подтвердилось. Выбор времени повышения готовности флотов оказался удачным: флоты три дня находились в состоянии ОГ-2, с которой можно было вступать в войну, успешно отражая внезапное нападение. Время, как и пространство (место), признается военным искусством одним из элементов в руководстве вооруженными силами боевыми действиями на всех ступенях командования, но особо важную роль оно играет на стратегическом уровне. Стоит высшему руководителю ошибиться в выборе момента назначении сроков, враг упредит тебя и все обернется поражением, большой кровью, а сам такой просчет лишает руководителя права называться им. Военная наука и военная история не раз подтверждали, что точный выбор и определение момента и главного направления своих и вражеских действий подвластны только военному гению, который может проявляться на любом уровне командования, от командующего до командира. Во всей полноте проявилось гражданское мужество наркома ВМФ Кузнецова при принятии решения о переводе флотов на повышенную готовность. Ведь он, как мы узнали после войны, уже вызывался Сталиным и в присутствии наркома внутренних дел получил строгий выговор за превышение власти – в нарушение запретов он отдал приказание сбивать немецкие самолеты над нашими базами и они были обстреляны, в результате германское правительство заявило протест[38]. Ну а если бы немцы пронюхали об изготовленном советском флоте к войне и воспользовались этим как предлогом для протеста или, еще хуже, ответили бы провокацией?[39] Вторичное ослушание Сталин не простил бы. Но для Кузнецова интересы Родины были выше личного благополучия. После войны Кузнецов говорил и писал в воспоминаниях: «Чтобы меня не обвинили в тайном, от всех, переводе флотов на повышенную готовность, я приказал поместить сообщение об этом в очередной оперсводке Главморштаба, которая обычно посылалась в Генштаб – там ее прочтет тот, кому следует, и, если нужно, доложит начальству». Такая безобидная, но довольно-таки хитрая уловка вполне оправдана.